Сен-Мало, Ева, просто великолепен — absolument ravissant! Высокая серая каменная стена, опоясывающая город, достаточно широка в своей верхней части, и по ней вполне могла бы разгуливать толпа старых дев по двадцать в ряд, поигрывая зонтиками и любуясь либо Ла-Маншем, либо узкой полоской городского пляжа, либо портом с кучей покачивающихся на волнах рыбацких лодок, либо коричневыми скалами Сен-Сервана, проглядывающими вдали, за широкой голубой гаванью, примерно в двух километрах отсюда.
Широкие крепостные валы даже здесь, в черте города, где их не видно, придают узким извилистым улочкам безопасный, уютный вид. Они так же милы, как и моя комната в гостинице. Эта маленькая площадь совершенно очаровательна. Через улицу, напротив того места, где я сижу, в одном каменном доме расположены аккуратно в рядок булочная, овощной и цветочный магазинчики, причем все двери и окна выкрашены в один и тот же прелестный небесно-голубой цвет. Все настолько изысканно и причудливо, что напоминает театральную декорацию, сделанную как будто специально для странствующей англичанки, которая, однако, сомневается, что наконец оказалась во Франции.
Народу вокруг совсем немного — в основном женщины, большинство из них, подобно мадам Верлен, хозяйке гостиницы, носят вдовий траур. (Война хоть и не добралась до Сен-Мало, но все же оторвала у города кусок плоти.) Они прохаживаются от лавки к лавке с плетеными корзинами через руку, держа спину гордо и прямо. У овощного магазина разглядывают лук, чеснок и картошку очень тщательно и внимательно, как какой-нибудь врач с Харли-стрит, осматривающий толстосума-ипохондрика.
Но все же в городке есть горсточка мужчин. Мсье Гийом, брат мадам Верлен, получил строжайшее указание от сестры пресекать любые попытки со стороны проходящих мимо мужчин завязать со мной романтическую дружбу из самых добрых побуждений и даже из самых теплых родственных чувств.
Тут он здорово преуспел. Стоит только какому-нибудь мужчине приблизиться (а некоторые пытались, Ева!), как он неуклюже выходит из кафе, прислоняется к косяку крошечной двери, складывает мясистые руки поверх идеально чистого фартука, обнимая объемистый, гордо выставленный вперед живот, и, поглаживая ухоженные усы, похожие по форме на велосипедный руль (французы очень трепетно относятся к своим усам), впивается в нарушителя спокойствия суровым взглядом. Его гипнотизирующий взгляд, как у василиска, превращает мужчин если не в камень, то в желе, и они спешат дальше, вниз по улице, к порту, или вверх по улице, к собору.
Должна признаться, большинство здешних мужчин и без того довольно желеобразные — прилизанные, скользкие и какие-то вялые. Впрочем, один из них привлек мое внимание тем, что госпожа Эпплуайт назвала бы с искоркой в глазах «агрессивной мужественностью». Он был молод, почти юн — вероятнее всего, рыбак, судя по его широким моряцким плечам и загорелым моряцким рукам. Но двигался он с почти кошачьим изяществом, слегка поднимая уголки пухлых красных губ в непринужденно вежливой галльской улыбке, и глаза у него, Ева, под всклоченной копной галльских волос тоже казались кошачьими — такими зелеными и проницательными…
Да что говорить! При виде мсье Василиска улыбка его исчезла, черные пушистые моряцкие ресницы захлопали, прикрывая кошачьи глаза, и вслед за тем их владелец живо ретировался в сторону гавани.
Я забыла сказать, что на нем были черные сандалии и коричневые брюки, закатанные почти до колена и выставлявшие напоказ его загорелые моряцкие лодыжки, а черная рубашка джерси плотно облегала его моряцкую грудь. Я уже говорила, что глаза у него зеленые?
Да, говорила.
Наверное, все дело в кофе. С утра три кружки крепкого, бьющего в голову французского кофе. Наверное, на кофе и можно свалить легкую дрожь, которую я почувствовала под кожей. Сердце хотя и не затрепетало, но было к этому, в сущности, готово.
Возможно, все дело в ароматах Сен-Мало, Франции — ароматах, которые витают по всей залитой солнцем площади: чеснока и шалфея, тимьяна и розмарина, жаркого и свежевыпеченного хлеба. И все это на фоне запаха моря, соли и рыбы — запаха дальних странствий и обещаний.
А может, все-таки зеленые виноваты глаза?
Ну да ладно, хватит.
Ты вправе спросить, что меня сюда занесло. Я здесь на задании — таков мой ответ. Я работаю под «прикрытием», и это звучит куда привлекательнее, чем есть на самом деле. На самом же деле я служу нянькой двум американским детишкам — Эдварду (Эдди) и Мелиссе (прости, Сиссе) Форсайт. Эдди восемь лет, а Мелиссе десять.
Ты, верно, думаешь, что эти детишки сейчас должны ходить в школу, а не болтаться по городам и весям со старой девой — пинкертоном. Но так уж вышло, что их (американские) родители не любят британских учителей и не верят, что они смогут ввести их чад в Обитель Познания. Этот воспитательно-образовательный chauvinisme, безусловно, имеет серьезные недостатки: Мелисса никогда не обретет те ценные навыки, которые получили мы с тобой в академии госпожи Эпплуайт, — искусство вышивания, изящные манеры и непоколебимое стремление хранить девственность до брака, если не до самой смерти. Бедняге Эдварду никогда не постичь того, чему он мог бы научиться в Итоне: как носить идиотскую шляпу; как терпеть своих подчиненных и ценить полученные взбучки; как выкроить в плотном учебном расписании часок-другой для веселого, озорного мальчишника.