Наконец я добралась до портрета человека, которого я действительно узнала. Я повернулась к мисс Рендалл.
— Это Ричард Форсайт, — сказала я.
Она слегка нахмурилась, будто сама удивилась, потом улыбнулась.
— Ну конечно. Эжени упоминала, что вы как-то связаны с их семьей. — (Разумеется, я отметила ее деликатное «связаны» вместо более точного «работаете на».) Она снова нахмурилась. — Но вы же с ним никогда не встречались.
— Я видела фотографии, — призналась я. И внимательнее присмотрелась к портрету. На нем был красный халат, скорее всего атласный, открытый у белого, как у патриция, горла. Темные, блестящие волосы зачесаны назад, но с обеих сторон широкого белого лба выбиваются несколько вьющихся прядей, падая на темно-карие блестящие глаза. На картине он выглядел таким же элегантным и красивым, как на фотографиях, и таким же изысканным и высокомерным. Рот кривился в вялой ироничной усмешке. Но во взгляде блестящих карих глаз ощущалось что-то неладное.
Я повернулась к мисс Рендалл.
— В нем почему-то чувствуется отчаяние.
Она подняла рыжеватые брови и снова улыбнулась.
— Эжени, как всегда, была права. Вы действительно проницательная женщина.
— Но ведь его портрет написали вы, — возразила я (далее почти не покраснев и моргнув всего лишь два раза). — Так что вы куда проницательнее.
— Но вы заметили, что именно я пыталась изобразить, — сказала она. — Вы увидели то же, что и я. А это заметили совсем не многие. Да почти никто. Ни на портрете, ни в самом Ричарде.
Мисс Рендалл подошла ко мне и остановилась, сложив руки на груди. Она некоторое время смотрела на портрет. И наконец сказала:
— Бедный Ричард.
— Бедный?
Не отрывая глаз от портрета, она продолжала:
— Блестящий был человек. Очаровательный. Все было при нем. Кроме таланта.
Она повернулась ко мне.
— А именно этого он, видно, жаждал больше всего. Он же был дилетантом. Как и я.
— Но у вас явный талант, — возразила я, оглядывая комнату. — Здесь все… замечательно. Все-все.
— Спасибо. — Она чуть склонила голову, и густая копна ее рыжих волос колыхнулась, а когда она подняла голову, улыбка у нее была печальная. — Возможно, у меня и есть кое-какие навыки. Но получается немного карикатурно. — В голосе слышалась легкая насмешка над собой. Наверное, она расслышала ее сама, потому что снова быстро взглянула на портрет и добавила: — А у Ричарда и того не было. И это его бесило.
Она взглянула на меня.
— «Отчаяние» — это вы точно сказали. Он отчаянно хотел стать творческой личностью. Пробовал свои силы в поэзии, пробовал рисовать. Ничего не вышло ни тут, ни там. Попытался стать издателем. Искусство как коммерция, коммерция, как искусство. Он издавал прекрасные книги. А их никто не покупал.
Мисс Рендалл слегка, очень по-французски, пожала плечами.
— В искусстве без самообмана никак нельзя. Нужно убедить себя как художника, что ваши творения так или иначе пойдут на благо обществу. Разумеется, ничего подобного не происходит. Миру глубоко на вас наплевать. Но вы все равно пыжитесь, потому что глубоко внутри, на самом дне, под слоем самообмана вам глубоко наплевать на этот мир. Если же вы талантливы, если Бог был щедр к вам, вы и правда создаете что-то полезное, прекрасное. Ричард не был талантливым, Господь, к сожалению, одарил его иначе. Мне кажется, беда его была в том, что он вообще потерял способность себя обманывать.
Мисс Рендалл снова взглянула на картину.
— Вы действительно в это верите? — спросила я. — В то, что миру наплевать на искусство?
Она снова повернулась ко мне.
— Кроме разве что очень коротких мгновений. — Она улыбнулась. — Но ведь это все, что есть в действительности, разве вы так не считаете? Короткие мгновения. Мы должны им радоваться, пока можем.
— А Ричард не умел, вы хотите сказать?
— Ричард не умел, именно это я и хотела сказать.
— Значит, его самоубийство никого не удивило.
— Нет. — Она посмотрела в сторону, на мгновение опустив брови. Затем снова посмотрела на меня.
— Вы когда-нибудь видели портреты Сабины? Знаете, кто она такая?
— Да, — сказала я и тут же соврала: — Но я не видела ее портретов.