— Слышала. Далее припоминаю, кто-то говорил мне, что Сабина была ее членом.
Мисс Рендалл слегка приподняла брови.
— В самом деле? И кто же?
— Не помню. — Но ты должна помнить, Ева, если внимательно читала письмо. Это был Нил Форсайт. — Один из Форсайтов.
Мисс Рендалл кивнула.
— Но она была не просто членом. Она на них работала. Переправляла деньги из Франции в Германию.
— Какие деньги? И с какой стати кто-то во Франции станет давать деньги немецкой политической партии?
— Вы знаете, за что борются национал-социалисты? Каковы их цели?
— Довольно смутно. Они против большевиков, верно? И против евреев?
— Самым непримиримым образом. Против тех и других. Как и все остальные, немцы имеют привычку перекладывать вину за свои беды на других. Большинство рабочих обвиняют евреев, которые, как им кажется, правят страной. Промышленники и армия, которые на самом деле этой страной правят, обвиняют большевиков. Буржуазия винит Францию. Национал-социалисты обращаются ко всем. Кроме того, они играют на неугомонной склонности немцев к мистике, на их преклонении перед ужасным тевтонским прошлым. Узы крови. Национальная самобытность.
— Der Volk.[66]
На этот раз она подняла одну бровь.
— Вы говорите по-немецки?
— Немного, — призналась я.
Это ее снова позабавило. Она подняла бокал и отпила глоток.
— Вы и правда темная лошадка, Джейн.
Лучше оставить это замечание без ответа, решила я.
— Но какое отношение это имеет к социализму?
Мисс Рендалл улыбнулась.
— Неуловимая темная лошадка, — прибавила она.
Лучше и это оставить без внимания.
— Но я действительно не понимаю, — с невинным видом заявила я, — почему они называют это социализмом.
Мисс Рендалл вдруг рассмеялась, откровенно развеселившись, и снова откинула голову назад. Затем перевела взгляд на меня и с улыбкой разглядывала меня некоторое время. Кивнула.
— Ладно, Джейн. Не будем отвлекаться от темы, хорошо? — Еще одна улыбка и легкое пожатие плечами. — Почему они называют это социализмом? Наверное, потому, что думают, рабочим понравится, как это звучит. Как англичане говорят? «Подсластить пилюлю». Но вы совершенно правы. Социализма тут нет и в помине. Национал-социализм означает, что рабочие, промышленники и буржуазия, все вместе, должны работать на благо Новой Германии.
— Но с какой стати кто-то во Франции должен им помогать?
— Здесь есть люди, которые разделяют их страх перед большевиками. Они презирают веймарское правительство, социалистическое на словах, но не на деле, и они с радостью готовы помочь партии, которая обещает его свергнуть. А заодно и большевиков. И, знаете, они бы совсем не возражали, если бы походя разобрались и с евреями.
— Но Франция и Германия всегда были врагами. Что будет, если национал-социалисты придут к власти?
— А они наверняка придут. Ну, я уверена, французы, которые их поддерживают, говорят себе, что они либо перейдут этот мост, либо сожгут его, случись что. Вы знаете, большевистские вожди, Ленин и Троцкий, жили здесь, в Париже, до революции?
— Да.
— И французы, поддерживающие Германию, боятся сильной Германии куда меньше, чем революции.
Мисс Рендалл еще раз взглянула на портрет Сабины, снова приложилась к бокалу и откинулась на спинку стула.
— Так вот, от таких людей Сабина и получала деньги.
— И вы об этом знали?
— Я узнала, но не сразу. Мы мало говорили о политике. Но я должна была догадаться. И сделать вывод из того, что она говорила. Но я вполне сознательно не придавала этому серьезного значения. Она была очень молода, всего двадцать лет, а молодые иногда страстно увлекаются политикой. И, видите ли, я была слегка ею очарована.
Мисс Рендалл налила еще вина в мой, почти полный, бокал и добавила в свой, почти пустой. Поставила бутылку на стол, подняла свой бокал и отпила глоток.
— Потом в один прекрасный день я обнаружила, что она подделала мою подпись на чеке. Я вызвала ее на разговор. Это было… очень неприятно. Она такого мне наговорила. Сказала, кстати, что вообще использовала меня с самого начала. Мое положение. Мои связи с некоторыми людям. Она так прямо и заявила, что сошлась со мной как с женщиной только потому, что хотела помочь партии. Она сказала… — Мисс Рендалл криво усмехнулась. — Она говорила ужасные вещи.
— Мне очень жаль, — сказала я.
На мгновение, на одно короткое мгновение — чтобы рассказать об этом потребовалось бы значительно больше времени — она оцепенела, глаза ее прищурились, губы сжались. Я сразу поняла, что сморозила глупость. Под всей ее утонченностью скрывались гнев, ярость, которых я в ней и не подозревала, (Вполне вероятно, мне лучше заняться каким-нибудь другим делом.) Мисс Рендалл не любила, когда ее жалели.