Тибо действительно внимательно слушал, затем понимающе кивнул:
— Здорово. А я в детстве больше всего любил на утюг плевать.
— Что? — растерянно переспросил Йохан.
— На утюг плевать. У нас в доме прислуга все время что-то гладила внизу. Постельное белье, одежду, еще что-то. Мне нравилось, когда раскаленный утюг из печи вытащат, подбежать и плюнуть. Капли, так смешно разлетались. С шипением!
Йохан несколько мгновений молча изучал Тибо, потом повернулся и направился к дому.
— Мы сильно задержались, а у меня сегодня важный день.
— Да! И вот еще по этому поводу. Скоро начнется сезон, — Тибо шел за ним, — и мне бы хотелось попасть на открытие.
— И что вам помешает? — Йохан впустил баннерета в дом, — вы же сын сенешаля, мне казалось, у вас не должно быть проблем с посещением Цирка. И почему только открытие? Кто может помешать вам, смотреть шоу в течение всего сезона?
— Вот сенешаль и может.
— Вы провинились перед отцом? — Йохан провел гостя через этаж и подводил к выходной двери.
— Да. Мы тут с друзьями праздновали успешное окончание похода. С малагарцами дрались недавно. Захватили корабль. Богатый. Груз ладно, но еще и пленника взяли важного. За него дадут такой выкуп, что… впрочем, вам это не нужно.
— Это точно, — согласился Йохан подойдя к двери.
— Когда отмечали успешный поход, разумеется, выпили в той таверне в конце Кожевенной улицы, название никак не запомню. Потом я сцепился с одним… — Тибо остановился и покрутил ладонью в воздухе, — в общем гадом одним. Мы дрались на мечах, как и полагается и ему еще повезло, что жив остался.
— Вполне разумное и совершенно естественное времяпрепровождение для баннерета Баэмунда. — Йохан взялся за ручку двери. — Не понимаю, что вызвало гнев вашего батюшки?
— Да это-то понятно — Тибо досадливо отмахнулся, — гад этот оказался каким-то купцом, с которым отец дела ведет. Причем дела серьезные. Короче!
— Да, будьте любезны, покороче было бы замечательно — Йохан приоткрыл дверь.
Тибо не замечая прозрачного намека продолжил:
— Отец сказал, на следующее представление меня не пустит.
— Могу понять его гнев. Он уже в возрасте и понимает, что определенные связи, тем более торговые, нередко являются основой благосостояния семьи. И их разрыв может эти основы серьезно подорвать. Молодые этого, как правило, не осознают, — Йохан несколько раз нажал на ручку приоткрытой двери.
— Но вот если приглашение на Игру будет от вас, то отец наверняка возражать не будет. — Тибо вышел за порог.
— Да, скорее всего не станет, — согласился Йохан.
Тибо остановился на крыльце.
— Так мне можно будет на представление попасть?
— Нет, — ответил Йохан и закрыл дверь.
— Ваше Благородие, вы не поверите, мы только что над домом лебедя видели. Я и не знал, что они здесь водятся! — услышал Йохан голос одного из крейклингов, последующий звук оплеухи, вместе с требованием заткнутся.
Он сидел и смотрел как завтракает Лотта. Девочка умостилась на высоком для нее стуле, качала ногами, вертела головой и все время норовила скормить ложку каши кролику. Йохан давно объяснил ей, что это невозможно, но не слишком убедил и своих попыток внучка не оставляла. Пять лет. Возраст, когда надо капризничать. Йохан вспомнил себя в ее годы. Себя, братьев. Мать с трудом прокармливала их троих. Еще была сестра, но видимо на женщинах его семейства проклятье. Аннек умерла от какой-то болезни не успев пробыть в этом мире и года. Йохан ее и не помнил толком. Помнил, что все время плакала, а ему все время есть хотелось. Такая вот каша на молоке был редким чудом, подарком судьбы. Отца почти не помнил. Погиб на войне. На той самой, что длилась беспрерывно.
В дверь постучали. Девять тридцать. Марселетт. Сватью Йохан не любил, как и всех родственников зятя. Но она была бабушкой Лотты. Когда умерла Сильвия, то Марселетт, в тот же день, притворно, как показалось, Йохану поохав, хотела забрать себе новорожденную внучку, вслух рассуждая, как ее назвать. Полная, низкорослая, с широким курносым носом она больше походила на жену мясника или пекаря, чем жену эдельмана, потомка саррейских мореплавателей. Манеры ближе к крестьянским. Разговаривала громко, визгливо и каждую свою фразу начинала с претензии к кому-то. Когда они только познакомились и Марселетт впервые увидев Йохана, подбоченилась, кивнула себе под нос, мол, — «Что еще ожидать? Ремесленник и его дочка». Разговаривала надменно. Каждая фраза подчеркивала ее теперешнее несчастное положение, что она, аристократка вынуждена мириться с тем, что ее сыночек отныне будет мужем дочери простого горожанина. Уже на помолвке она чуть ли не в лицо называла Йохана выскочкой. Йохан не обращал на нее ни малейшего внимания, что она не могла не заметить. Побагровев, «тонко» намекнула, что теперь, в его новом возвысившемся положении, мог бы послушать людей, которые способны научить его и добавить ума его дочери.