— Как вы так сразу… монтировкой. Нет такого закона. Пустите. Я больше не буду, — ныл я, зажмурившись. — Пустите.
А когда открыл глаза, таксиста уже не было. Не было и машины. Никого и ничего не было. Был новый микрорайон, тетенькин дом, а больше никого не было. И ничего.
Поэтому вполне возможно, что вся вышеописанная история мне пригрезилась спросонья. Ну, вообще-то. положим, не вся…
Марк Розовский
Стройка
Строили дом, строили…
Выстроить никак не могли.
Во-первых, кирпич. Если он есть — его воруют.
Во-вторых, стекло. Если его нет — значит, его разбили. А если оно есть — значит, еще разобьют.
В-третьих, шпиль. Только его поставили — следующей ночью кто-то в черной маске пришел на крышу и тихо спилил его обыкновенной крестьянской пилой. Ну хотя бы спилил и рядом оставил, злодей, а то унес с собой, ворюга проклятый.
После этого пошло. Совсем обнаглели. Кто-то фундамент утащил, кто-то — лестницу, кто-то — солнечную стену… О кафеле и говорить не надо: он до стройки ни разу и не дошел, его здесь рабочие и в глаза не видели никогда. Не знают даже, что это — кафель — такое. Когда слышат «кафель», некоторые думают, что это пиво новое, а другие, более культурные и начитанные, — будто это новая планета какая-то неподалеку от Луны, только немного сзади, и потому она, эта самая Кафель, нам долго не была видна.
Когда дом был готов, приехала комиссия его принимать.
— Ну что ж, — сказали, — нам лично это помещение нравится. Архитектура современная. Интерьер тоже вполне заслуживает. В общем, пусть первыми сюда введут тех, кто возводил это замечательное здание.
И двери нового городского суда широко распахнулись перед строителями.
Виктория Токарева
Сразу ничего не добьешься
Федькин проснулся ночью оттого, что почувствовал себя дураком.
Бывает, внезапно просыпаются от зубной боли или оттого, что в ухо кто-то крикнет. Федькину в ухо никто не кричал, в его семье не было таких привычек, зубы у него тоже не болели, потому что были вставные. Федькин просто почувствовал себя дураком — не в данную минуту, а в принципе. Возможно, это было наследственное и перешло к нему от родителей, а может, родители были ни при чем.
Федькин лежал и смотрел в потолок. Потолок был белый, четкий, как листок бумаги. Он сам его белил два раза в месяц. Федькину больше всего в этой жизни нравилось белить потолки: стоять на чем-нибудь высоком и водить над головой кисточкой — в одну сторону и в другую.
Федькин смотрел на свою работу, и настроение у него было грустно-элегическое.
А за окном между тем начиналось утро.
Утро начиналось для всех: для дураков и для умных. Федькин помылся, оделся и сел за стол, а жена подала ему завтрак. Завтракают все — дураки и умные, и жены тоже есть у всех. Иногда бывает, что у дурака умная жена, а у умного — дура. У Федькина жена была не очень умная, но вовсе не дура. Она ходила по кухне с лицом, блестящим от крема, а волосы у нее были собраны на затылке в хвостик и перетянуты резинкой от аптечной бутылки.
Федькин посмотрел на ее хвостик и почувствовал угрызения совести.
— Зина, — сказал он, — а ты зря тогда за меня замуж пошла…
— Почему? — удивилась Зина.
— Дурак я.
— Вот и хорошо, — сказала Зина.
— Что же тут хорошего? — не понял Федькин.
— Спокойно.
Самое главное в этой жизни — точно определить свое место. Чтобы соразмерить запросы с возможностями.
Когда Федькин вышел в это утро на улицу, он все про себя знал. И ему стало вдруг спокойно, не захотелось никуда торопиться. Он медленно шел, дышал и смотрел по сторонам. Если бы он был умный, то прочитал какие-нибудь стихи, вроде: «Октябрь уж наступил, уж роща отряхает…» Но Федькин Пушкина не знал и просто думал: «Хорошо-то как, господи…»
В холле перед кабинетом на красных плетеных стульчиках сидели люди, курили и беседовали, беспечно поводя руками. Они приходили сюда толкать и пробивать. Некоторые пробивали по два года. В первый год они расстраивались и даже болели на нервной почве, а ко второму году смирялись и находили определенное удовольствие в своей неопределенности.
Когда в холле появился Федькин, все замолчали, и он понял, что говорили о нем.
Прежде, когда Федькин шел мимо людей по кабинету, он напрягал лоб, лицо делал каменное, а взгляд устремлял в перспективу. Сегодня Федькин свой взгляд никуда не устремлял, а просто остановился и спросил:
— Сидите?
— Сидим! — дружно отозвались те, кто толкал и пробивал.
Федькин вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, но дверь тотчас приотворилась, и в нее заглянул Лесин, тощий и нервный молодой человек. Он всегда грыз спички, и его пальцы от спичечных головок были коричневые.
— Здравствуйте, — сказал молодой человек. — Вы меня помните?
— Еще бы, — сказал Федькин. — Как ваша фамилия?
— Лесин.
— А вы чей сын? — прямо спросил Федькин.
— Лесина, — прямо сказал молодой человек. Федькин такого не знал. Он оторвал от календаря листок и стал ровно закрашивать его чернилами. Ему казалось, будто он белит потолок.
Лесин смотрел и ждал, когда можно будет заговорить о своих делах, а Федькин про его дела уже слышал, ему было неинтересно.
— У вас есть родители? — поинтересовался Федькин.
— Конечно, — удивился Лесин.
— А вам не стыдно второй год не работать?
— Так вы же мне не даете.
— Я?
— Ну а кто? Для того чтобы я начал работать, вы должны подписать бумагу, а вы эту бумагу не подписываете уже второй год. А я второй год хожу к вам как на службу и улыбаюсь и делаю вид, что ничего не происходит. Вы мой враг!
— Я не враг, — поправил Федькин. — Я дурак.
— В каком смысле? — растерялся Лесин.
— В умственном.
— Понятно. — Лесин моментально поверил, и Федькина это обидело. — Я понимаю, — повторил Лесин, — но и вы меня поймите. Я два года ничего не делаю. Вы дурак, а я-то при чем?
— Займитесь чем-нибудь другим…
— Почему я должен заниматься не своим делом?
— Я всю жизнь занимаюсь не своим делом, — грустно сказал Федькин.
— А кем бы вы хотели быть?
— Маляром.
— По-моему, это механическая работа, — пренебрежительно сказал Лесин.
— А ты попробуй побелить потолок, — оскорбился Федькин, — а я посмотрю, какая у тебя лестница получится. У меня, если хочешь знать, кисточка из Франции…
Федькин стал рассказывать про кисточку, это было очень интересно. Лесин слушал и кивал, потом посоветовал:
— А вы плюньте и идите маляром.
— На кого плюнуть? — уточнил Федькин.
— На всех.
— На всех не могу. Перед женой неудобно. Каково ей под старость лет быть женой маляра?
— Если она вас любит — поймет, — сказал Лесин, и лицо его стало печальным, а голос ломким. Видимо, Лесина кто-то не понимал.
— Она-то поймет, а вот знакомые… Сразу увидят, что я дурак. Из начальников в маляры пошел.
— А вы сделайте так, чтобы вас уволили.
— Не уволят… — задумчиво сказал Федькин. — Я ведь не вор, не алкоголик какой-нибудь.