Автобус с Верочкой ушел, не дождавшись от Фалалеева решительных действий. А дома было пусто, чисто и не находилось самому себе никакого применения. Фалалеев бесцельно помотался по квартире, потом вышел на угол скверика и, оттоптавшись минут пять в очереди, без большой убежденности выхлебал кружку пива. Оттого он почувствовал себя еще более одиноким и неустроенным, метнул несъеденной сушкой в воробья, не попал и, вернувшись домой, лег на софу, как был, в пальто. Желая отвлечься, он стал складывать ладошку перед зажженной лампой, чтобы тень на стене походила на всяких зверей и птиц.
«Детей, что ли, завести. — раздраженно подумал он, — или аквариум с гуппиями. Все же в квартире что-нибудь гуркало бы».
И выпитое пиво его толком не брало, и безвозвратно утекало каникулярное время.
Фалалеев поставил себе на грудь телефон и стал перелистывать записную книжку. Каких-то старых телефонов в ней хватало. Но иных абонентов он позабыл, другие могли оказаться записанными по служебной надобности, третьи, должно быть, не помнили его. Правда, в пару-тройку мест можно было попробовать, но Фалалеев струсил, боясь нарваться на родителей или мужей. Полежав без действия, Фалалеев придумал себе теорию, что, пожалуй, неприглядно самому искать приключений, и если уж что случится, то пусть случится само собой, без его видимой активности. Скажем, возьмут сейчас и позвонят ему. и вроде как деваться было некуда.
Фалалеев вперился в телефон и лежал так минут сорок, предаваясь тоскливым мыслям и тщетности индукции и дедукции. Телефон молчал.
«Вот ведь, ни одна сволочь не позвонит, — думал Фалалеев, — не спросит: как. мол, ты там, Фалалеев? Может, не знаешь, куда себя деть? Интересно, мол, посмотреть, какой ты теперь стал, как поживаешь, и вообще… Может, повидаемся? Может, и сегодня? Да нет, время еще детское… Хочешь, я к тебе заеду, или ты ко мне приезжай… До какого метро мне ехать?.. А подъезд который?..»
Фалалеев подозрительно взглянул на телефон. Может, отключили или трубка плохо лежит?
— Седьмая! — тут же откликнулось «09».
— Мне квартирный телефон не подскажете? На фамилию Фалалеев. — сказал Фалалеев и назвал свой адрес.
«Вот и в справочном можно мой телефон узнать, — подосадовал Фалалеев, когда ему подсказали его номер. — Можно все узнать, если только захотеть!»
Часам к двум его сморил сон. Он отставил телефон, кое-как разостлал на софе свои спальные принадлежности и погасил свет.
Звонок раздался в половине третьего. Фалалеев заметался и, путаясь в пододеяльнике, упал локтями на пол и, ухватив трубку, тут же нечаянно уронил ее на рычаг. На его последующее хриплое «я слушаю» городская телефонная сеть ответила равнодушным отбоем.
Следующие пять минут Фалалеев лежал с открытыми глазами. «Конечно, из автомата, — горько думал он. — Где же сейчас, среди ночи, еще одну двушку найдешь?»
И тут позвонили опять.
— Не спите? — сказал вкрадчивый голос, явно привыкший говорить с Фалалеевым на «ты» и маскирующийся ввиду необычности беседы.
— А что? — принимая игру, спросил Фалалеев. — Как говорится, еще не вечер.
Он яростно отпихивал ногой одеяло.
— Вы меня, конечно, не узнаете? — сказали там.
— Допустим… — туманно ответил Фалалеев, разобрав наконец, что голос мужской.
— А вот тут одна девушка утверждает, что вряд ли дотянет до утра, если не увидит вас. Девушку жалко, потому что это красивая девушка.
— Интересное сообщение… — сказал Фалалеев, с трудом возрождая в сонной памяти искусство телефонных пассажей. — И зовут эту девушку?..
— Она блондинка, — сказали там, помолчав. — Стройная, среднего роста… Это все, что мне поручено вам передать.
— А высокой брюнетки у вас там нет?
Там опять помолчали.
— Есть, — сказал наконец вкрадчивый голос, — высокая брюнетка есть, и тоже хотела бы вас видеть.
На фалалеевскую уловку было отвечено достойно, и опять слово было за ним.
— Я вообще-то всегда симпатизировал рыженьким, — сказал Фалалеев, — а?
На этот раз заминка была более продолжительной, и Фалалеев почти возликовал. Конечно, он сейчас в момент схватит такси и скоро будет там, откуда звонят. Но уж никто не скажет, что он заглотал первую же наживку.
— Будет рыженькая, — сказал вкрадчивый голос. — Будет, раз у вас уж такие железные принципы.
Фалалееву было трудновато, держа трубку, одновременно натягивать носки, поэтому он сказал с некоторой натугой:
— Вы, кажется, там выпиваете?
— Это нельзя назвать именно так, — ответили там, — но для желающих найдется бокал «Твиши».
— Я бы предпочел что-нибудь покрепче, — сказал Фалалеев.
— Будет, — сказали там, помолчав. — Будет покрепче.
— Кстати, что это у вас там звучит? — спросил Фалалеев. накидывая на шею галстучную петлю. — Магнитофон?
— А вам хочется?..
— Если говорить честно, — напрягся Фалалеев, выдумывая, — я люблю музыку живьем. Пусть будет даже только трио: рояль, контрабас, ударник…
Там опять произошла заминка.
— Заметано, — сказал вкрадчивый голос.
— Ну а теперь, — сказал Фалалеев, вставая одетым, — как мне до вас ехать с Таганки?
— С Таганки?..
На этот раз заминка была слишком уж продолжительной, и Фалалеев крикнул, забеспокоившись:
— Алло!
— Простите, — сказал вдруг голос, бывший ранее вкрадчивым. — У вас какой номер телефона?
Фалалеев назвал.
— Извините, — сказали там. — Мы не так набрали. Это ошибка… Простите, ради бога!..
Фалалеев сходил на кухню и жадно попил воды, присосавшись к носику чайника. Только потом ему хватило сил сказать:
— Стрелять надо таких гадов. Нажрутся так, что не могут номер верно набрать… А у людей душевные травмы…
Через три дня Фалалеев встречал жену утренним поездом и потому опять опоздал на службу.
— Ну что, Фалалеев, — спросили приятели, — встретил жену-то?
— Встретил, — сказал Фалалеев.
— Надолго уезжала? — спросили приятели. — На сколько дён?
— На трое суток, — сказал Фалалеев.
— Трое суток — это срок! — сказали приятели. — Наломал дровишек?
— А вот представьте себе, нет! — сказал Фалалеев. — И не думал даже!..
И он сидел до конца дня, сберегая в области солнечного сплетения чувство неясной гордости и даже некоторого превосходства над другими, что всегда бывает с человеком, одолевшим дурные желания.
Аркадий Инин
Леонид Осадчук
Таинственно звенит хрусталь
Я пересматриваю содержимое своих карманов только один раз в год — тридцать первого декабря. Хотите верьте, хотите нет. Врать мне ни к чему. Ведь ни о чем, кроме моей лени, это не говорит.
Хотя, честно говоря, дело здесь не только в лени. Просто для меня это ритуал. Таинственный. Священный. Немного потусторонний. (На всякий случай сообщаю: я убежденный атеист и активист общества «Знание».)
Но все же в эти предновогодние минуты я вызываю тени прошлого. Яснее вижу настоящее. И даже слегка проникаю в будущее.
Я достаю три своих костюма (новогодний штришок к вопросу о благосостоянии). Я вытряхиваю на стол содержимое двадцати четырех карманов.
Воспоминания… Радостные и грустные… Сбывшиеся мечты… Надежды, которые уже не осуществятся…