— С-с-с! — человек отчаянно замотал головой и взял меня за оба локтя.
— Не понимаю, — пожал я плечами. — Вы что, хотите начать какую-нибудь фразу со слов «скажите, пожалуйста»? А что вам сказать? Как вам попасть домой? Или к знакомым? Ну, этого я, извините, знать не могу! — Я решительно попытался высвободиться.
В конце улицы появился прохожий. Он быстро двигался в нашу сторону.
— О-о! — изумленно воскликнул я. — Смотрите-ка, кто к нам идет! Прохожий! Сейчас он нам поможет.
— C-c-cl — шипел человек, явно недовольный появлением прохожего. Он даже повернул меня к свету, а сам встал в тень.
Прохожий поравнялся с нами и хотел проскочить мимо. но я его остановил окриком, и он подошел:
— В чем дело?
— Да вот!
— С-с-с!
— Хм… — прохожий оглядел человека, который держал меня за руки. — Он вам что-то хочет сказать, — наконец заключил прохожий.
— Точно, — согласился я.
— С-с-с1 — мотал головой тот человек.
Тем временем к нам подошли еще несколько запоздалых пешеходов. Стали гадать, что же должны означать эти «с-с-с».
— Сретенка?
— Следуйте за мной?
— Сигарету?!
Все эти предположения человек, державший меня за руки, отметал энергичными движениями головы, продолжая настаивать:
— С-с-с!
Ему подсказывали, задавали наводящие вопросы, на него сердились, а он стоял на своем:
— C-c-c!!
Тут кто-то хлопнул человека по спине.
— С-с-снимай часы! — вырвалось у него, и он облегченно запыхтел. — Я в этом месте всегда волнуюсь, — объяснил он собравшимся. — Всегда на этом проклятом слове запинаюсь. Спасибо, помогли.
Кругом шумно загалдели, и народ стал потихонечку расходиться.
— И кто бы мог подумать, что именно эта фраза? — доносилось до меня.
— Ну ты что, глухой? — строго спросил меня тот человек. — Тебе говорят, снимай часы. Ну!
— Ах, часы, — кивнул я и принялся снимать часы.
— Просто ребус! — донеслось до меня, и последний пешеход исчез.
Я снял часы и отдал их человеку.
— С-с-с, — начал опять он.
— Пожалуйста, — ответил я и зашагал прочь.
Михаил Липскеров
Воспоминание
В последние годы в прессе появилось колоссальное количество воспоминаний людей, друживших с Владимиром Высоцким. По моим подсчетам, с младенчества с ним дружили около ста двадцати тысяч человек, в последующие годы прибавилось еще около четырех миллионов. И каждый из них, судя по воспоминаниям. внес громадный вклад в его творчество.
Недавно мне попались в руки воспоминания о Высоцком еще одного его друга, и я считаю своим долгом вас с ними познакомить.
Хочу рассказать о своей дружбе о Владимиром Высоцким, с которым я не был знаком, и о своем вкладе в его творчество, благодаря которому (я имею в виду вклад) он стал тем, чем он стал.
В конце пятидесятых Володя написал свои первые, несовершенные стихи. Я понял, что должен помочь ему как художник художнику. Чтобы быть объективным, стихов я не читал, но жестоко раскритиковал их в газете «Литературный листок». «Нет, господин Высоцкий» называлась рецензия. Меня приняли в Союз писателей.
Когда Володя записал на магнитофонную пленку свою первую песню, я в газете «Культура в жизни» сравнил его с Окуджавой. Что по тем временам приравнивалось к грабежу со взломом. Эта моя дружеская поддержка оставила Володю практически без работы и без куска хлеба. Что необходимо каждому художнику. Ибо сытое брюхо к творенью глухо. Поэтому, и только поэтому, я наступил на горло Володиной песне.
После первого цикла песен я в журнале «Музыка на службе» написал, что музыка песен Высоцкого не имеет ничего общего с музыкой Баха. Гёнделя и Моцарта. В доказательство я приводил песню:
«Попробуйте, — писал я, — уложить это «б…» в верхний регистр Домского органа». Я был прав. Никому это не пришло в голову. Тем более что в то время Домский орган был на капремонте.
За эту статью меня приняли в Союз композиторов. И дальше я делал все, чтобы выковать из Володи художника. Как вы думаете, за что меня приняли в Союз кинематографистов? Правильно. За разгромные рецензии на фильмы с Володиным участием. В этих статьях я впервые ввел в обиход выражение «эстетическая диверсия». И заметьте, чем разгромнее были рецензии, тем лучше он играл. И чем лучше он играл, тем разгромнее были рецензии.
В середине шестидесятых в нашей жизни произошли большие события. На основании песни «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты» я внес переворот в военное дело. Я доказал, что в борьбе двух социальных систем нейтральной полосы быть не может. Есть только один передовой край, который хочет отодвинуть назад «некий Высоцкий». Меня пригласили на чашку чая в Генштаб и присвоили звание капитана в штатском, а Володя с трудом остался на свободе. Что и помогло подняться ему на новую творческую высоту. И в этом моя неоценимая заслуга.
А теперь о Театре на Таганке. Со дня его основания в 1964 году я не уставал писать, что это «не наш театр», что «формализм, экзистенциализм и эмпириокритицизм не способны ничего дать советскому зрителю». И результат оказался налицо, Театр на Таганке стал самым популярным театром, а Володя Высоцкий, которого я в одной из статей назвал «ущербным Гамлетом с Большого Каретного», — любимцем театральной Москвы. И такого же Парижа.
Я думаю, нет нужды сообщать вам, что после этого меня приняли в ряды Всероссийского театрального общества.
Много, очень много я сделал для Высоцкого. Мои труды увенчались успехом. В июле 1980-го Володи не стало. Вся Москва была на его похоронах, оголив олимпийские трибуны. Он стал любимцем других стран мира. Его пластинки расходятся миллионными тиражами, книги его стихов невозможно достать.
И это я, давя его на каждом шагу, помог ему достичь такого положения.
Причем он не первый. Это я в свое время написал донос на Достоевского, и мы получили «Преступление и наказание», это я выгнал из страны Бердяева, это я в тридцатых попридушил Булгакова, а в сороковых, — Платонова, это я в сорок шестом назвал Зощенко пошляком, а Ахматову — блудницей, это я разогнал «Новый мир» шестидесятых.
Я сделал все, чтобы самым талантливым было как можно хуже, чтобы они выстояли и стали еще талантливее. И не страшно, что многие из них ушли раньше положенного срока.
Они сделали достаточно.
А я вынужден жить. Потому что наша земля никогда не оскудевала талантами. И всем я должен помочь. И для этого я должен жить. Ура!
Эдуард Медведкин
Стакан воды
Гаврилову пришла пора жениться.
Гаврилов жениться не хотел. Ему и холостому было хорошо. И хотя умом понимал: надо! — сердце говорило: «Брось, сгинь, нудьга!»
Он довольно успешно разрушал доводы уговаривающих и даже сам переходил в атаку. Не без успеха. Двух женатиков, которые особенно усердствовали, он убедил сбежать от семьи на Колыму.
Но однажды его сразили наповал. «И кто тебе на старости лет стакан воды принесет? Заболеешь — налиться некому подать».