Он уловил страсть в ее голосе и удивился. Было ли это из-за Бертрана? Или из-за кого-то еще?
— Слышите, — сказала она, вдруг взяв его за руку, — на той рыбацкой лодке. В конце набережной. Они просят о помощи.
— Должно быть, из Данкирка. У них носилки на борту. Но почему они привезли беженцев сюда? Они должны везти их в Англию.
— Может быть, они французы, — сказала Нелл и побежала.
Херст побежал за ней. Он знал, что она подумала о муже или, может быть, о Роже, надеясь, что сообщения лгут, что армия не сдалась и что их отвезли на берег, как и многих других. У него защемило сердце из-за того, как она боролась за надежду, когда та, казалось, уже умерла. И тут он остановился.
Рыбаки несли носилки: на них была худощавая фигура в промокшем платье, глаза закрыты, лицо бледное, как смерть.
— Салли, — прошептал он.
Прежде, чем в переполненном коридоре госпиталя Бордо появился доктор, прошло три часа, но Нелл настояла на том, чтобы ждать вместе с Херстом. Нелл заставила рыбаков все рассказать, как они спускали на берег остальных пострадавших, подобранных в последнем плавании у берегов Бретани: взвод заблудившихся французских солдат, которых немцы загнали далеко на юг Данкирка и троих людей, которых выбросило на берег в разных районах. Одной из них была Салли. В сумерках течение Ла-Манша отнесло ее на юг и выбросило на берег где-то в районе Кот д'Альбатр в Нормандии, где она ударилась о скалы.
Солнечным воскресным утром ее нашел мальчик, который отправился искать солдат на берегу, она, словно мертвая, лежала, уткнувшись лицом в прохладный песок, омываемая холодным весенним прибоем. Херст слушал историю, которую рассказывал рыбак с тяжелым акцентом жителя Медока, и представлял себе девушку в морге, как волосы каскадом рассыпаются по ее тонкой шее и лебединый изгиб лопаток под тонким хлопковым платьем.
Она не умерла. Однако она находилась без сознания с того времени, как ее привезли в деревню Фекамп четыре дня назад. Это все из-за скал, сказал рыболов, из-за известняковых утесов на побережье. Это также объясняет и то, что ее рука сломана.
Ее левая рука, распухшая и покрытая синяками, была неестественно изогнута, словно она пыталась дотянуться и уцепиться или оттолкнуться от скал, и за это они ее сбросили. На ее лице и ногах тоже были раны и кровь. Долгое пребывание в холодной морской воде вызвало воспаление легких, и ее лихорадило, дыхание было хриплым и болезненным. Херст хотел посидеть рядом с ней, но, видя, как под дрожащими от мучающих ее кошмаров веками дико вращаются ее глаза, он вставал и шагал, пропихивая свое длинное худощавое тело через толпу ожидающих раненых.
— Вам нужно найти Ноакса, — быстро сказал ему Нелл. — Он должен связаться с ее семьей. Сообщить им, что она жива. Они, наверное, слышали о «Клотильде». Они будут наводить справки.
Теперь он знал, что ему нужно делать, к тому же это помогло ему занять еще час времени. Когда он вернулся из американского консульства, Салли еще не пришла в себя. И он шагал взад-вперед, борясь с желанием позвать доктора.
То рыболовецкое судно встало на рейде на севере, у берегов Дьеппа, чтобы забрать группу отчаявшихся солдат, экипаж транспортной колонны, который бросил машины и припасы, оставив себе только оружие и ящик вина для моральной поддержки. Их путь на берег лежал через Фекамп, где они узнали, что в больнице находится женщина в критическом положении. Немецкая армия была уже рядом с Дьеппом, так что рыбаки решили забрать и Салли.
— Состояние тяжелое, — сказал им доктор. — Плюс пневмония. Мы зафиксируем руку. Но вряд ли мы сможем сделать что-либо еще.
— Она будет жить? — спросил Херст.
— Послушайте, месье, — сказал доктор резко, — Я перестал брать на себя роль Бога с тех пор, как пришли немцы.
Глава тридцать восьмая
Спатц был зол, шагая по берегу Марселя в поисках Мемфис и фон Галбана, но не подавал вида. Никакого раздражения в гениальной улыбке «воробья», открытый и обаятельный взгляд.
Он считал себя знатоком человеческих характеров, но в последние несколько дней проницательность его сильно подвела. Нелл соблазнила Жолио-Кюри, но отказалась предать его, и когда Спатц напомнил ей, что ему нужна информация, если он собирается продаться англичанам, она сказала, что их старый друг, Сумасшедший Джек, уже все знает о французской бомбе.
Это здорово пошатнуло его положение.
Нелл знала больше, чем говорила, но она была одержима своими евреями и ей наскучила физика. Она утаивала любовь, как скрывают болезнь, думал Спатц. Ему нужно было подумать, как контролировать ее. Предметом шантажа могла стать свобода Жолио или Бертрана.
К этой пятнице, тридцать первого мая, он приехал в Марсель в поисках Мемфис. Сначала он увидел ее машину.
Блестящий седан стоял за охраной, отделявшей марокканский корабль от толпы провожающих и безумствующих людей, желавших взобраться на борт. Фон Галбан стоял, прислонившись к переднему крылу машины, спиной к напиравшей толпе беженцев. Он, наверное, думал о людском море позади него, об оскорбительных выкриках и мольбах на семи разных языках; выражение его лица было горделивым, даже слишком. В машине оставался всего один чемодан, и Спатц понял, что этот чемодан принадлежит фон Галбану, он помогал ему загрузить его той ночью, когда они уезжали из Парижа. Там внутри должен быть уран. Значит, фон Галбану не удалось. Он не доставил его.
Настроение поднялось, и Спатц, поправив шляпу, начал пробираться сквозь толпу. Ему нужно было всего лишь пробормотать что-нибудь по-немецки, зная о пугающей силе этого языка, и он мог раздвинуть толпу, словно Моисей — Красное море.
Фон Галбан достал из нагрудного кармана билеты. Шум на набережной изводил его: портовые грузчики и матросы, пассажиры и их друзья, которые пришли попрощаться, тычки в спину. Беженцы.И он понял, что теперь он был одним из них, у него нет возможности ни выполнить поручение, ни вернуться домой. Он ощутил головокружение, будто стоял на подоконнике открытого окна, и у него не было другого выбора, кроме как прыгнуть. Ему нужно было преодолеть расстояние в восемь футов от причала до судна и взойти на борт. Возвращаться назад было безумием. Его депортируют в трудовой лагерь, как только он попадет в Париж.
— Привет, старик, — сказал Спатц.
Кордон впустил его так же легко, как распахивались перед ним двери клуба «Алиби». Он улыбался Гансу, но фон Галбан почувствовал, как в воздухе пахнуло опасностью, такой резкий пороховой запах.
— Как ты нас нашел?
Спатц пожал плечами.
— По кровавому следу.
Фон Галбан был поражен тем, как беспечно это было им сказано. Он подумал о двух убитых немцах и слабо кивнул.
— Где она?
— Осматривает свою каюту. Мисс Джонс очень беспокоится о своем багаже.
— Это точно, — он достал сигарету и предложил одну Гансу. — Но твой багаж остался, — заключил он. — Ты не едешь с ней?
— Как Анник? — спросил фон Галбан. — Как мои девочки?
— Хорошо.
— Они уже добрались до родителей?
Спатц не ответил. Их взгляды встретились. В глазах Спатца была какая-то насмешка, это напоминало то, как смотрит кошка, когда играет с мышкой.
— Чемодан, — продолжил Спатц, — когда я помогал тебе грузить его в Париже той ночью, то я подумал, что он тяжелый, как свинец. Я прав?
Он почувствовал шум в ушах, и понял, что слишком устал, чтобы бороться, чтобы продолжать притворяться.
— Спатц, зачем ты сделал женщину своим личным шпионом? Почему ты сам не сел позади меня в машину, если хотел узнать, что я везу?
— Потому что ты ни за что бы не согласился взять меня, — резонно ответил немец, — и не открылся бы мне так, как Мемфис. Я знал, что так будет. Я всегда этим пользовался.
В одну секунду вся картина предстала перед мысленным взглядом фон Галбана: женщина, ранимая, страдающая, несмотря на свое неповиновение, его вину и сожаление. Свою наивность, когда он полагал, что разделить опасность — значит разделить и правду. Он переложил уран из своего чемодана в ее, потому что считал, что это единственный шанс вывезти его из Франции. Он доверил джазовой певичке будущее французской науки. Чтобы отдать его в руки ее любовнику при первой возможности.