За двадцать лет Мара не потеряла своей спокойной красоты. У нее появилось немного седых волос, и она их не прятала. Ее тело стало более плотным и тяжелым, но формы остались теми же — формами нашей страсти. Она посмотрела на Сауло в гробу, потом долго вглядывалась в лицо Маркоса, к которому, казалось, со смертью вернулись молодость и ангельские черты. Маркос был и ее любимчиком.
— Маркос — единственный из вас что-то собой представляет, — сказала она мне однажды после романа с Самуэлом и развода с Педро.
Мара направилась в мою сторону. Самуэл стоял рядом со мной. Похороны Си Первого и Си Второго проходили спокойно в отличие от тревожных похорон Жуана, несмотря на шок от одновременной смерти кузенов и на растущее замешательство от трагедий, связанных с «Клубом поджарки», уменьшившимся на пятьдесят процентов за четыре месяца. Мара поздоровалась со мной. Я поколебался, потом спросил:
— Ты помнишь Самуэла?
С ней случился шок.
— Самуэл!
Он улыбался осторожно, чтобы не раскрыть губ и не показать гнилые зубы. Его мешки под глазами казались нарисованными углем, причем нарисованными плохо.
— Как дела, Мара?
Она не могла слова вымолвить. Они смотрели друг на друга, Мара — с открытым ртом, а вымученная улыбка Самуэла углубляла впадины на его ввалившихся щеках. В конце концов он пожал плечами, будто освобождая себя от всякой вины за прошлое и моля о прощении за то, что он здесь третий труп. И Мара разрыдалась.
Мы так и не узнали, подозревал ли Педро, что Мара изменяет ему с Самуэлом. Для нас этот роман стал травмой. В нашей конструкции идеальной женщины не предполагался ее роман с Самуэлом Четыре Яйца, каким бы неотразимым ни был этот бандит.
Мы не испытывали неудобства от мысли о Маре и Педро, спящих вместе. С детства мы дали Педро право на все привилегии рождения, не чувствуя себя ущемленными. Когда он стал заниматься с частными педагогами дома, мы сожалели о потере друга, но не отказались от него и не завидовали. Когда мать запретила ему встречаться с нами, мы с понятием отнеслись к волнениям доны Нины — мы действительно были негигиеничны и опасны. Когда Педро в восемнадцать лет подарили первую машину, мы согласились на его условия — садиться в нее только по двое и в чистых ботинках. И мы почувствовали в некотором роде, будто эту машину подарили нам. И когда Педро представил нам свою девушку Мару с гладкими волосами и очень белой кожей, со слегка неправильными зубцами, но только до степени совершенства, мы решили, что это всего лишь еще один подарок судьбы нашему наследному принцу.
Медовый месяц Педро и Мары длился почти год, и мы сопровождали его в воображении из постели в постель. Когда они вернулись, Педро занял должность на предприятии отца, потом занял место покойного отца в дирекции предприятия, за двадцать лет развалил производство, чего мы и ожидали, и потерял Мару, чего мы ему не простили.
Когда «Клуб поджарки» совершил свое первое путешествие в Европу, Педро и Мара еще не были разведены, но он взял с собой в поездку другую, оставив нас без удовольствия лицезреть Мару. Нам пришлось довольствоваться мечтами о Веронике Роберте, которая нас никогда не разочаровывала. Вероника Роберта, например, никогда бы не завела романа с Самуэлом Четыре яйца.
Во время первой экскурсии, совершенной «Клубом поджарки» в Париж, Рамос первый и единственный раз заговорил со мной о своем гомосексуализме. Мы шли вдоль Сены в конце дня, и он рассказывал мне о своем парижском опыте. О том, как приезжал в Париж в юности, когда-то прожил четыре года в квартире на Монпарнасе. Потом возвращался туда каждый год, иногда чаще. У него был друг в Париже. Большой друг. Рамос поправился, будто принял решение:
— Друг… Любовник.
— Понятно, — отозвался я, только чтобы не молчать.
— Мы познакомились здесь. Он бразилец.
— Ясно.
— Я с ним еще не встречался в этот раз. У нас сложные отношения…
Я как бы невзначай заглянул Рамосу в лицо, словно пытаясь найти объяснение неожиданному приступу откровенности. Мы оказались вместе на прогулке случайно. У нас не было особенной близости, большей, чем близость между членами всей компании. Он был нашим организатором, опекуном и объектом восхищения, но мы очень мало знали о нем. Даже Самуэл, который привел его в команду, похоже, мало знал о его жизни.
Самуэл постоянно называл Рамоса педиком из-за его привычек и утонченных манер. Но годы спустя, когда Рамос умирал от СПИДа в больнице, Самуэлу, казалось, было тяжелее всех примириться с подтверждением его гомосексуализма, и это покончило с нашим предположением о том, что они любовники.
— Ясно.
— У меня есть другой друг в Бразилии.
— Понятно.
— Я тебе не досаждаю?
— Нет, нет.
— Любовные истории всегда надоедливы. Особенно если они сложные.
— Нет, нет.
— Бесконечное разнообразие человеческого поведения не так очаровательно, как его расписывают. И является причиной всех наших проблем.