— Стало быть, могут. А ты вот слушай: твой Гёте высокого росту, видный, так?
— Так.
— Лицо чистое, нос грушей, малость красноват. Ходит в халате с меховой опушкой, тут звезда.
— Верно. Откуда ты знаешь?
— Понюхай-ка табачку: гишпанский.
— Нет, вправду, как это ты?
Василий протягивал Владимиру табакерку с черепом на крышке.
— Опять ты меня Костей потчуешь.
Слуга в дверях встрепенулся.
— Каким Костей, что ты городишь?
— Ах, и вправду, вот вышло смешно! Это нянюшка покойная все адамовой головой меня пугала: вот Костя съест. А ведь твой Костя в самом деле похож на череп: желтый, костлявый и зубы скалит. Батюшки, что это? Да он настоящий череп!
Василий погрозил Косте мизинцем. Тот вытянулся у косяка.
— За то ему и прозвище Череп. Что же, табачку?
Владимир чихнул. Он пробовал удержаться и не мог.
Сквозь слезы видел он желтое лицо Кости: оно кривлялось и казалось опять настоящим черепом. Василий тасовал карты. Но зазвенел колокольчик, послышалось ржанье, голоса, и Владимир очнулся.
Из крытого тарантаса вылез дородный барин. Взобравшись на крыльцо, он обнял хозяина.
— Дядюшка! Вы ли это?
— Я сам. Хоть я тебе не то чтобы совсем дядюшка, пуля в лоб, однако не чужой, а потому и заехал.
— Дядюшка, чайку. Да какими судьбами… А это мой друг и сосед Вася…
— Погоди, братец, не спеши. Мы с господином поручиком друг друга довольно знаем.
— Здравствуйте, Елпифидор Сергеич.
— Здравствуй, пуля в лоб. Что же ты, в отставке?
— Мы оба в отставке, дядюшка. Только я как абшид получил, вышел и в Веймар уехал, а он до прошлого года все служил.
— Так. Ну, а в карточки, небось, поигрываешь, а?
— Играю. Не угодно ли?
— Спасибо, пуля в лоб. Да с кем же ты здесь играешь?
— А вот с Владимиром.
— Со мной он играет, дядюшка, каждый день. Сто тысяч я ему проиграл.
— Сто тысяч?
— Да ведь это мы, дядюшка, так, от скуки, на орехи.
Василий усмехнулся.
— Вы один, Елпифидор Сергеич?
— Нет, не один, а с дочкой.
— С Проичкой? — Владимир кинулся к тарантасу. — Кузина! Проичка! Пробудитесь!
В тарантасе зазвенел смех.
— Не спит она, а туалет поправляет. Проичка, ты готова?
— Готова, папенька. — Головка в соломенной шляпке показалась было из тарантаса.
Василий протянул руку, но Проичка оперлась на ладонь Владимира и вспорхнула весело на крыльцо.
Все чинно уселись за столом.
— Пифик, трубку! — крикнул Елпифидор Сергеич. Откуда-то из-под тарантаса выскочил запыленный казачок с дымящимся чубуком. — Главного-то ты еще не знаешь, пуля в лоб. Ведь мы Москву бросили недаром. Теперь твои соседи.
— Как так?
— Ты Анну Ивановну помнишь, покойницу бригадиршу? Нет? Ну так она моей Проичке доводилась крестной и Чулково свое по духовной ей отказала. Три тысячи душ, дом с парком.
— Поздравляю, дядюшка, поздравляю.
— Наследство хорошее, — заметил Василий и спрятал карты.
Проичка прилежно кушала землянику.
— Ну, нам пора, пуля в лоб. Прощайте, господа. Ждем вас к себе обоих.
Тарантас отвалил. Василий глядел в глаза Владимиру.
— Так на орехи?
— Что?
— На орехи играем, говорю? Вот же тебе орехи.
Он вытащил из кармана целую горсть и рассыпал на столе.
Владимир недоумевал: подскочивший Костя начал выкладывать новые пригоршни. Волоцкие, грецкие, кедровые, миндальные завалили стол. Наконец, Костя выхватил кокосовый орех, ткнул в него пальцем и, осклабясь, на ладони поднес Владимиру. Вместо ореха был череп.
Владимир обиделся.
— Однако, это…
Василий погрозил Косте. Слуга, повернувшись, вышел. Скоро у крыльца застучали дрожки, и Череп, подсадив барина, растопырился за ним сзади.
— Владимир, прощай. А что табачку, не хочешь? Хорош табак, недурна и табакерка. Мне прошлой ночью ее Наполеон проиграл. Денег у него не было с собой; возьми, говорит, Вася, табакерку.
Владимир фыркнул: «А, чтоб тебя!» — и засмеялся вослед умчавшимся дрожкам.
Орехов на столе он не нашел и долго дивился фокусу.
Приятели часто начали наезжать в Чулково. Елпифидор Сергеич их развлекал обедами, а Проичка разговором. Она была девица веселая, ровного нрава, лишь из кокетства иногда жеманилась, как героиня романа. Этих романов начиталась она в Москве. Василий, навещая бригадиршу, привозил цветы, конфекты и модные книжки.
Была уже середина лета, когда Владимир решил признаться Проичке в чувствах и просить руки. Тут явилась ему преграда в лице приятеля. Едва Владимир, уединившись с Проичкой, намеревался говорить, тотчас показывался Василий. Зачем он ездит в Чулково? Владимир ревновал.