— Герр Эккерман! — вскричал Владимир.
Свечи упали, и свет погас. Эккерман съежился и шмыгнул под стол. Владимир кинулся к Гёте и наткнулся на книжный шкап. Заглянул под стол, оттуда шмыгнул мышонок. В перепуге выскочил Владимир в столовую, к нему подплыла старуха. Он схватил ключницу за кофту: в руке остался пучок перьев, а в открытое окно вылетела ворона и плавно понеслась к заалевшим лесным вершинам. В дверях, загораживая дорогу, встал Костя. Владимир ударил его и вскрикнул: перед ним завертелся на палке безносый череп.
Не помня себя, очутился Владимир в коридоре. Он бросился бежать. С полчаса бежал, коридор все не кончался. В отчаянии выпрыгнул он из окна и увидел себя на дворе у парадной двери в сиянии разгоравшейся зари.
Тут руки и ноги его онемели, глаза затмились. Он превратился в камень.
Вышел Василий, потрогал камень, зевнул, посмотрел на солнце и, воротясь, заперся.
Проичка в тот же вечер все рассказала родителю. Елпифидор Сергеич подумал и затянулся.
— Я этого давно ждал. Чудно только, что оба сразу. Ну, что ж ты? Которого берешь?
— Я, папенька, выбрала Владимира.
— Умно сделала, пуля в лоб. Мне самому Василий не того. Худого ничего не скажешь, играет чисто, а не лежит душа. Ну, поздравляю, душенька, дай Бог вам счастья.
Елпифидор Сергеич обнял Проичку, отец и дочь прослезились.
В Ильин день ждали жениха с утра. Стол и буфет сверкали, из кухни тянуло пирогом. Владимир не ехал. Что бы могло задержать его?
Остывший пирог унесли, и шампанское потеплело. Подали обед.
Проичка с красными веками теребила салфетку. Елпифидор Сергеич молчал и после обеда тотчас ушел к себе.
Сидя на балконе в измятом платьице, Проичка не знала, что придумать. Вдруг на дворе раздался стук копыт. Приехал! Она вскочила и остановилась перед Василием.
— Вы помните ваше слово? Его нет больше.
— Как нет? Вы смеетесь надо мной. Где мой жених?
— Жених? Давно ли?
— Вчера у всенощной он мне признался, я его невеста. Где он?
Василий принял надменный вид.
— Мое ли дело стеречь чужих женихов?
— Но вы сами сказали, его нет.
— Я пошутил.
— Неправда, вы его спрятали.
— Если угодно, прошу вас, сделайте честь осмотреть мой дом.
— Так и будет. Пифик, папенька спит?
— Почивают-с.
— Сейчас же оседлай мне Бедуина и, когда папенька встанет, скажи, чтоб приезжал за мной в ихнюю усадьбу. Понял?
— Так точно, барышня.
Василий не узнавал жеманницу Проичку. Оттого это все произошло, что Проичка сама до последнего дня не подозревала, как любит она Владимира. Сжав губы, она взлетела на седло и понеслась; за нею Василий.
У крыльца Проичка спрыгнула и пробежала в дом. Василий покосился на камень, усмехнулся и привязал лошадей. Проичка летела по темноватым покоям. Она заглядывала в углы, отворяла шкапы и двери и очутилась, наконец, в высоком прохладном зале. Здесь висела картина, ей хорошо знакомая; в Москве на нее любовалась Проичка, бывая у бригадирши, — «Одиссей, привязанный к мачте, слушает сирен». Проичка вдруг задумалась, обессилев. Крылатые девы на полотне задышали, запели их голоса и лиры. Одиссей сходит с корабля и приближается к ней.
Проичка перекрестилась.
Грянул громовой удар. Картина свернулась с треском: вместо Одиссея стоял, шатаясь, обугленный Василий. Из вытекших глаз струился синий огонь; страшные зубы блестели. Рухнувшись, он рассыпался легким пеплом.
Вбежал Владимир, бледный, сияя от счастья. Он бросился к Проичке и обнял ее.
Вместе они подошли к коляске. Елпифидор Сергеич раскуривал трубку.
— Что же ты, жених, пуля в лоб, куда девался?
— Простите, дядюшка, дело было.
Отъехали. Пифик повернулся на запятках.
— Сударь, извольте поглядеть: за нами шибко горит. Над усадьбой расплывалось облако тяжелого дыма.
1918
Борис Садовской
ДВОЙНИК
И вот он глянул к нему вновь за ширмы[15].
Молодой беллетрист Озимовский и адвокат Мозоль сидели у мецената Ейбоженкова. В столовой млела уютная тишина. Декабрьский вечер гляделся в большие окна.
За шампанским поднялся спор. Мозоль уверял, что только в наше время начинается настоящая жизнь. Ейбоженков его поддерживал. Озимовский не соглашался.
15