Длинные ряды заиндевевших деревьев, сквозь которые блестели звезды, тусклые керосиновые фонари улицы и огоньки, мерцавшие в окнах дач, немного успокаивали и располагали к тихой мечтательности. А там, в стороне, за Малой Невкой, вечно пыхтел и гудел громадный завод, дышащий пламенем, и бесконечной цепью лихорадочно сверкали беспокойные огни шумного города.
Иногда и сюда доносился отдаленный гул пробных выстрелов с полигона, и тогда сразу точно что-то обрывалось в груди и становилось жутко.
Как-то, возвращаясь домой по все той же любимой аллее, Лядова бесцельно взглянула вдаль, по направлению решетчатой ограды и, заинтересованная чем-то, стала всматриваться пристальней в одну точку.
— Что увидела? — отрывисто спросил муж, не выходя из задумчивости.
— Кто-то стоит, будто нас ожидает. Человек какой-то… и не двигается. Нищий, должно быть. Надо ему дать.
Но, по мере приближения к нему, темная фигура постепенно таяла, и на ее месте явственно вырисовывались по снегу стрельчатые тени от чугунной решетки вновь построенного барского особняка.
— Где же твой нищий? — шутливо допрашивал Лядов. — Игра светотени… Тебе все это почудилось.
— Да… странно… Но как отчетливо!..
Будто забыла об этом, но на следующий вечер опять на том же самом повороте уловила такую же тень, как и вчера.
В темной, неподвижной фигуре чувствовалась легкость и воздушность, и вкось от себя она тоже откидывала тень. Ноги были расставлены, как на ходу, а голова терялась в полумраке.
Лядова приостановилась и тронула мужа за рукав шубы.
— Ну, чего тебе еще?
— Вглядись! Разве это — не человек? — взволнованно заговорила она шепотом, как бы боясь, что ее слова будут услышаны неизвестным.
— Да, действительно… живой..
И снова, когда приблизились, — фигура слилась с отражением на снегу чугунной ограды.
— Это — электрический фонарь во дворе… Видишь, тут сбоку он отбрасывает свет?.. Вот и получается иллюзия, — старался объяснить Лядов то, что казалось необъяснимым.
Потом у них вошло в привычку — наблюдать по вечерам за таинственным появлением и исчезновением человеческой тени. Впрочем, всякий раз старушка волновалась. Причудливая игра света, видимо, влияла на ее нервы.
Незадолго до Рождества Лядовы пригласили к себе погостить девочку — дальнюю родственницу.
Их молчаливые комнаты ожили и огласились беззаботным, серебристым голоском свежей юности. Перед самым сочельником старики и Лиза гуляли вечером по аллее Александровского проспекта, как я раньше.
— А знаешь, тетя, — сказала девочка и замедлила шаги, — он хочет что-то сказать.
— Кто — он? Что ты мелешь вздор! Тут ни души…
— Право, хочет… А я что-то придумала! — не слушая тетю, щебетала Лиза, и с этими словами, хлопая рукавичкой о рукавичку, прыгнула вперед, отвесила низкий поклон и крикнула изо всех сил:
— Приходи, темный дядя, завтра к нам на елку.
Нельзя было не улыбнуться такой ребяческой проделке, и старик Лядов много потом смеялся, особенно над женой, которая почему-то рассердилась на Лизу за ее «неуместные шалости». Старушка отмалчивалась и, по-видимому, тревожилась чего-то.
Следующий день прошел в суетливых хлопотах.
Пообедали, потом зажгли елку.
Невольно вспомнили отсутствующего и сидели с влажными глазами, переносясь думами туда, к окопам, где, может быть, в настоящую минуту находился Федор. В точности ведь не знали, где он — в плену или погиб. До сих пор не дошло от него ни одной весточки.
Лиза ничего не замечала и прилежно занималась игрушками.
И вдруг в кухне раздался робкий, дребезжащий звонок.
Лядовы вздрогнули, а Лиза лукаво улыбнулась.
— Темный дядя пришел в гости, — пояснила она.
Была короткая минута полной растерянности, граничащей со страхом.
Смущенная прислуга вошла и нерешительно обратилась к барыне:
— Там какой-то человек. Говорит, вы его позвали.
А неизвестный уже стоял на пороге комнаты, кланялся, улыбался и зрачки его узких глаз перебегали с предмета на предмет.
От него веяло холодам и отчужденностью, и одежда его была полошенная, в заплатках, и щеки у него ввалились, точно он несколько дней ничего не ел.
— Маленькая барышня… маленькая барышня позвала на елку… Я не смел… долго не смел… но огоньки в окошке… я заглянул и не выдержал… я пошел к маленькой барышне… к доброй барышне…
Только со звуками его охрипшего голоса Лядова пришла в себя.
— Да, да… Вот и отлично, что пришли. Мы вас накормим и согреем. А где же вы были, когда Лиза позвала вас?.. Я сослепу-то и не доглядела…
— В сторонке… в сторонке… Я всех вижу, меня — никто… Маленькая барышня тоже всех видит…
И когда ему принесли остатки обеда, он старался медленно есть, чтобы другим было незаметно, что он — голоден.
Лиза принесла ему с елки сластей и еще что-то сунула ему в руку, полученное от дяди (она знала, что это — деньги, но сделала вид, что не догадывается об этом).
Он оставался недолго, смущался и, уходя, сказал:
— Прощайте, добрые… прощай, маленькая барышня… Кто — я? Разве я — человек? Я — тень человека… А был им, был!.. Вы обогрели… И — елка, елка… Там вас не оставят, — при этом он указал на небо, — придут к вам вести… хорошие вести…
Ушел и. утонул в густом сумраке рождественской ночи.
— Бедненький темный дядя! — бросила ему вслед Лиза.
Она была уверена, что тень у решетки и этот ночной гость — одно и то же лицо.
Впрочем, было любопытное совпадение: чугунная ограда уже не отражала больше прежней человеческой фигуры.
Лядов опять нашел удачное объяснение: дворник особняка, очевидно, когда чистил фонарь, — повернул его вкось, и лучи снега уже преломлялись в иных линиях, под другим углом.
Было и еще совпадение: от Феди, наконец, получилось письмо.
Раненый, он не хотел о себе извещать, пока не поправился и вновь не поехал в действующую армию. Оттуда и писал.
У Лядовой явилось желанье еще раз повстречаться с неизвестным, чтобы отблагодарить его («он принес нам счастье», — думала она), но вряд ли это удастся: тень бежит от света…
Евдокия Нагродская
ГАЛЕРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Фантазия
Илл. худ. Николаевского
Темна морская глубина. Лучи солнца в ясный день слабо проникают в этот зеленый сумрак.
Водоросли сплелися и покрыли черную массу, бесформенную, непонятную.
Только смутные очертания видны и по ним едва ли можно догадаться, что это остатки затонувшей галеры.
Давно лежит здесь она. Песок засосал ее наполовину, от мачты остались одни обломки и жерла пушек превратились в убежище морских моллюсков.
Тихо. В морской глубине не надо слуха — там нет звуков.
Бурная, туманная ночь. Черно на море. Не видно ни зги. Маяки потушены — война.
И в этой жуткой темноте, там, под бурными волнами, как злые акулы, спрятались несущие разрушение мины.
С берегов жадно ждут жерла гигантских орудий, а во тьме по бушующему морю пробираются, словно ночные хищники, вражеские, закованные в сталь суда.
Притихла и молится ночь… Молится Русь.
И нет сердца, которое не молилось бы в эту минуту о чуде.
Что это? Луна прорезала тучи над влажной могилой петровской галеры, и по ее лучам, словно по снастям, спускаются тени. Тени исчезают под водой.
Лучи ли луны или свет от новых пришельцев осветил подводное царство? Но светло в нем и кипит работа.
Призраки поправляют корабль.
С неба пришли они, но это не ангелы…
Это души матросов этой галеры, давно умершие моряки.
Дрогнули их души там, далеко и высоко, от молитв родной страны и отпустил их Господь на землю еще раз послужить своей родине.