Рожа в зеркале еще та. От «Экла» не осталось ни экла.
Если что и поджило, то без очевидных изменений. Видок отпадный: вдобавок к синякам и ссадинам всклокоченные и мокрые от пота волосы да мешки под глазами.
Когда-то мне суждено с чувством и расстановкой залить за воротник и отоспаться, но не теперь, не теперь…
В тысячный раз смотрю на часы. Ничего, укладываюсь вовремя. За час обернусь, если не подведут поезда и никто не схватит за задницу из-за детского билета. Быстро вешаю сумку с ноутбуком на плечо — и вперед, к подземке!
Через обещанные полчаса Холли не появилась. Пришлось еще минут пятнадцать поволноваться. Собирать мне особо нечего, и я без дела пригорюнилась на краю кровати — изводя себя догадками и страхами. Когда в дверь постучали, я тревожно вскинулась: кто там?
Опять тук-тук.
— Да?
Из-за двери:
— Хайди?
Ура, это Холли!
— Ты одна?
Я открываю дверь. Холли стоит на пороге комнаты. На ней свободный полотняный костюм. В который раз отмечаю про себя ее красивые и ухоженные волосы. И ногти у нее в полном порядке. На запястье браслет с брелоками, которые позвякивают, когда она обнимает меня. Мы церемонно щечкаемся — как светские дамы перед ужином в ресторане. На самом деле мы в непонятной комнате непонятного отеля, и по крайней мере у одной дамы ум за разум заходит от тревоги и растерянности.
Холли быстро осматривает номер, словно боится, что из шкафа или из ванной комнаты вот-вот выскочит Гриэл — и двинет ей по башке томиком библии.
— Извини, — говорит она, — тебе придется целиком и полностью довериться мне. Прежде всего убирайся из отеля — до того, как вернется Гриэл. В противном случае я ни за что не ручаюсь. Неприятностей не оберешься!
— Но почему?
— Бога ради, Хайди! Вопросы потом. Бери вещи — и уходим. Объясню по дороге.
Я не протестую и не требую немедленных разъяснений. Просто покоряюсь Холли. Во-первых, попробуй не подчинись такому командирскому тону. Во-вторых, в роли глупой блондинки проще живется.
— Что-нибудь осталось в ванной комнате?
— Зубная щетка и косметичка. Я приводила себя в порядок.
— Хорошо, я сама принесу.
Она идет в ванную, по пути машинально дергая шнур вентилятора. Лопасти под потолком начинают вращаться — с убийственным шумом на фоне мертвой тишины.
Наверное, из-за этого шума мы не слышим, как открывается дверь. К тому же тут везде толстые ковры и вместо ключа — электронная карточка. Короче, я замечаю его не сразу. Стою у кровати над своей спортивной сумкой, а он уже закрыл дверь, молча топчется на месте и таращится на меня. И тут из ванной выходит Холли — с моей зубной щеткой и косметичкой.
Долгую-предолгую секунду он молчит, потом говорит, обращаясь не ко мне, а к Холли:
— Привет, Джордж.
Глава двадцать седьмая
Удрав из квартиры и от Джил, я на последнем дыхании тащился по улицам — кровь по-прежнему струилась по руке, и при виде меня мамаши испуганно прижимали к себе детишек. Я прекрасно понимал, что в таком состоянии и в таком виде я — легкая жертва, поэтому, будто раненый зверь, я искал, где бы укрыться. Юркнул в первый же сквер и рухнул за кустами. Рухнул как труп и тут же заснул.
Но трупы не спят. Это было моей первой мыслью, когда я проснулся. Я лежал неподалеку от канала в росистой траве и слушал шум машин на мосту. И вдруг — знакомый голос. Мне сперва даже показалось, что я еще сплю и мне это снится.
— Бернар! Ты где, моя славная собачка?
Я лежу за кустами и лихорадочно вспоминаю. Джил. Эмили. Черт, я не сплю. Но в шаге от меня — четвероногий изверг Бернар. Глядит на меня сквозь прогалину в кустах, осторожно подходит и принюхивается. Я лежу ни жив ни мертв. Где-то совсем близко шаги по гравию его хозяина. Бернар тихо сопит. Мы с ним оба беглецы. Я медленно прикладываю указательный палец к губам и говорю «тс-с!». Не знаю, понимают ли собаки наше «тс-с», но Бернар помалкивает, деловито обнюхивая меня. Разумеется, его особенно интересует моя истерзанная рука в рваной мэриголдке. Он исступленно тянет воздух в себя — видать, следы своего ДНК унюхал, гаденыш! Затем, по известной собачьей манере, пристально глядит на меня, сбочив голову, словно решает, бить тревогу или нет. Сожрать меня или помиловать. Его замешательство настолько велико, что он даже садится. Глаза псины прикованы к указательному пальцу у моих губ.
— Бернар! Негодник, чем ты там занят?
За кустами мне видны только ноги его хозяина — в белых кроссовках и линялых джинсах. Лишь усилием воли я держу глаза открытыми. И почти не дышу. Рука с татуировками на косточках пальцев опускается к холке Бернара и начинает его гладить.