— Какая разница, — говорю я. — Ты… чего… тут… делаешь?
— Гриэл, нам нужно побеседовать, — говорит она, идет к кровати и нарочито кладет на нее то, что держала в руках.
У Хайди странно-отрешенное выражение лица — словно она наблюдает за событиями через толстое звуконепроницаемое стекло. Какую-то секунду обе женщины, почти соприкасаясь рукавами, стоят у кровати и смотрят на меня. В это мгновение я готов разрыдаться. И глаза мои действительно затуманиваются, но я вовремя себя одергиваю.
— Ладно, валяй беседуй. И для начала скажи, что ты делаешь в моей комнате и какого черта ты помогаешь Хайди паковать вещи!
Все это я произношу довольно сдержанным тоном — учитывая обстоятельства. Хотя внутри буквально лопаюсь от бешенства.
Похоже, Джордж угадывает мое состояние и говорит примирительно:
— Мне очень жаль, Гриэл. Честно. Однако налицо досадная ошибка.
— Да, ты заблуждаешься, если воображаешь, что Хайди уйдет с тобой. Это и есть досадная ошибка настоящего момента.
— Не усугубляй ситуацию, Гриэл. Она и без того непростая. Пусть Хайди идет вниз, в холл, и я тебе всё объясню.
Чувствую, как у меня желваки ходят на скулах.
— Ты мне прямо сейчас объясни, — говорю я. — При Хайди!
Джордж внимательно смотрит на меня. Я закрываю собой проход к двери.
— У меня теперь собственная фирма, — говорит она. — Пиар-агентство «Оплошность».
— Замечательно. Классное название. Оставь визитку, и я тебе звякну… когда оплошаю.
— Один из моих клиентов Питер Бенстид.
До меня сразу все доходит.
Сразу.
Секунду-другую мне искренне жаль ее, однако в то же время я злорадствую от всей души.
О, какая встреча! Всем встречам встреча! Она — пиарщица; я — свежеиспеченный крутой журналист, специалист по жареным новостям, гроза пиарщиков. Некогда мы любили друг друга, но моя ненависть к ее рекламно-лживому миру, всем этим бесконечным сю-сю-му-сю и прочим светским ля-ля, — эта ненависть неумолимо подъедала наши отношения — заодно с ее вечной пьянкой… и моей вечной пьянкой. Джордж с алкоголем завязала, но вылечиться от пиара так и не смогла — это хуже наркотика. Бедняжка только прочнее увязла в этом зловонном шикарном болоте.
— Стало быть, ты горбатишься на Питера Бенстида?
— Совершенно верно.
— И явилась помешать появлению этой истории в прессе?
— Не совсем так…
Я ее перебиваю:
— Опоздала, Джордж! Поверь мне, против тебя лично я ничего не имею. Я и не знал, что ты работаешь на Бенстида. Поэтому не воображай, что я тебе мщу. Простое совпадение — не повезло. Тем не менее факт… — Она опять пытается что-то сказать, но я гну свое: — Факт, что тебе не удастся нам помешать. История непременно появится в прессе. И тут ты бессильна.
— Никакой истории не существует, — говорит Джордж. — Можешь прямо сейчас звякнуть мне — потому что ты крупно оплошал.
— Очень даже существует! Нравится тебе или нет. Послушай, не принимай близко к сердцу. Ты не виновата. Если он валит на тебя — дескать, зевнула, то просто плюнь гаду в рожу — скажи, что самая лучшая и самая дешевая реклама для женатого человека — не спать со своими подчиненными. Тогда не нужно будет срочно гасить скандалы чужими руками.
Хайди возле кровати, понурив голову, часто-часто моргает. Я уже жалею о своих грубых словах.
Джордж отводит глаза в сторону, потом — с новой решимостью — смотрит на меня и говорит:
— А что, если это — подходящая для него реклама? Тебе это не приходило в голову?
Тут мне вспоминается, как «Нью мюзикал эспресс» систематически мешал наш «Системайтис» с дерьмом: «по эффективности равен линии Мажино». И поганая реклама в итоге пустила под откос наш успех в музыкальном бизнесе… Или мы просто не сумели выгодно использовать эту поганую, но рекламу?
Но Джордж в глаза я говорю то, что она хотела бы услышать, а именно:
— Любая реклама — хорошая реклама, да?
— Именно, — говорит Джордж. Она так хорошо владеет голосом и так спокойна, что я начинаю по-настоящему нервничать. У Джордж тон терпеливой школьной учительницы, которая разъясняет решение сложной математической задачи. — Подумай: перед Питером и Эмили стоит задача как следует раскрутить вест-эндское шоу, в которое вложены миллионы фунтов.
— Ага, самое время для скандала, — говорю я ядовитейшим голосом, однако к концу саркастической фразы мой голос почти дрожит. У меня нехорошее предчувствие…