Ровно через час он вошел в каминную залу, где при его появлении сразу стихли возбужденные голоса, и получил тот же ответ.
— Послушайте, уважаемые! — вскипел Пепеляев. — Мне известно, какими суммами исчислялись ваши состояния еще год назад. И вряд ли все это удалось присвоить большевикам, вы не дети! Я надеюсь от каждого из вас получить на нужды армии взнос в размере не менее десяти тысяч рублей в пересчете на золото по курсу шестнадцатого года.
— Десять тысяч? — ахнул Каменский. — За что?
— Царские деньги и «керенки» не годятся, — спокойно продолжал Пепеляев. — Для оценки золота и камней будет приглашен опытный ювелир. Все товары также приму по ценам шестнадцатого года.
— Это что же, — взвизгнул Каменский, — контрибуция?
— Вовсе нет. Сугубо добровольное пожертвование. Как при Минине.
— Но вы еще не Пожарский, — сказал Грибушин. — Это насилие, и мы будем жаловаться адмиралу Колчаку.
— Сколько угодно, — отмахнулся Пепеляев, подумав, однако, что Шамардин вполне способен еще раньше настрочить донос в Омск.
Возле камина, прислоненная к стене, стояла кочерга с деревянной ручкой. Пепеляев сжал ее в руке и так, с кочергой, мимо шарахнувшихся купцов прошел к выходу, остановился:
— Спрашиваю в последний раз: вы согласны?
— Нет, — за всех ответил Грибушин.
— Что ж, в таком случае подумайте до утра.
Со вздохом облегчения Каменский немедленно устремился к двери, но Пепеляев загородил ему дорогу кочергой:
— Куда? Думать вы будете здесь.
Солдатика, спешившего по коридору с охапкой дров для камина, Пепеляев отослал обратно.
— Печь не топить, — приказал он Шамардину, — обойдутся. К дверям караул, без моего разрешения никого не выпускать. В нужник водить под охраной. Даме принести шубу, остальные пускай так сидят. Понял?
— Не крутенько ли? — усомнился Шамардин, но под тяжелым генеральским взглядом тут же изменил ход мыслей на прямо противоположный: — Или, может, не церемониться с ними? Взять людей и послать сейчас по домам с обыском? Что найдем, то наше.
— Красные вон целый год искали, а всего не нашли, — рассудил Пепеляев. — Нахрапом не возьмешь. Да и слухи поползут. Лучше бы обойтись без лишних разговоров… Ты вот что: давай-ка приведи мне этого начальника милиции, который в тюрьме сидит. Мурзин, кажется?
— Ну и память у вас, — почтительно восхитился Шамардин, думая о том, что утро вечера мудренее: завтра видно будет, писать донос в Омск или не писать.
К вечеру начало пуржить, под ветром сугробы и крыши бараков курились мелкой белой пылью.
Выйдя из тюрьмы, двинулись не в кладбищенский лог, откуда утром, когда увели Яшу с Мышлаковым, доносились выстрелы, и не к реке, где, как говорили в камере, пленных расстреливают и спускают прямо под лед, чтобы не долбить могилы в мерзлой земле, а сразу от ворот направились в другую сторону, к Вознесенской церкви: впереди Мурзин, за ним двое конвойных, сбоку толстенький вислоносый капитан.
Вошли в губернаторский особняк. Вестибюль, коридор; капитан отворил одну из дверей, пропустив Мурзина вперед; кабинет: пяток стульев у стены, стол, за столом человек в генеральских погонах — молодой, не больше тридцати. Лет, наверное, на пять помоложе самого Мурзина.
— Шапку сними! — страшным шепотом приказал капитан.
— Ничего, мы же люди военные. Можно и в головных уборах. Садитесь… Я генерал-майор Пепеляев. Знаете такую фамилию?
— Слыхал.
— А вы, значит, у большевиков полицией заправляли?
— Милицией.
— Какая разница?
— Большая, — сказал Мурзин.
Зачем его сюда привели, он не знал, даже не догадывался, но по обращению уже предчувствовал какой-то соблазн, перед которым не просто будет устоять, и не только от голода мерзко сосало под ложечкой.
— Ах, да, — улыбнулся Пепеляев, — я и забыл. Ведь все уголовники теперь ваши братья, вы их из тюрем повыпускали. Они, по-вашему, жертвы социальной несправедливости. Так? Мать родную зарезал, так это общество виновато. Чем же вы, разрешите узнать, занимались в своей милиции?
— Да ничем, — сказал Мурзин. — Блох ловил.
— На бывшего уголовника, вы, правда, не похожи, — продолжал Пепеляев, изучающе оглядывая Мурзина. — Но будь так, я ничуть не удивился бы. По вашей логике что получается? Батрак станет хозяином, пролетарий — заводчиком. А вору кем же быть?
— Вы будто в воду смотрите, — усмехнулся Мурзин. — Я при царе семь теток отравил, божий храм обчистил.