В камине пылали сухие, зимней рубки дрова. Поближе к огню, одышливо свистя носом и навалившись на поставленную между коленями простую суковатую палку, сидел Сыкулев-младший — грузный старик с кержацкой бородой, хозяин реквизированных красными пароходов, скупщик пушнины. Единственный из всех он наотрез отказался снять шубу, и Шамардин не смог с ним ничего поделать.
Другой бывший пароходчик, представитель знаменитой фамилии Каменских, Семен Иванович, кучерявый мужчина лет сорока пяти, нервно мотался по комнате, мельтеша полосатыми брюками и покусывая подаренную Калмыковым рыбку.
— Да сядьте же вы! Прямо в глазах рябит, — сказала ему Чагина.
Ее мужа, связанного с офицерским подпольем, расстреляли весной, после чего Ольга Васильевна, сохшая от его домостроевских привычек, необычайно расцвела и похорошела. Ей не исполнилось еще и тридцати лет, и свобода, о которой так много все говорили в последнее время, была теперь для нее не пустым звуком.
— Говорят, губернаторов больше не будет, — сказала Ольга Васильевна, затевая светскую беседу.
— И слава богу, — просипел Сыкулев-младший. — На что они нужны, дармоеды?
Как все скупщики и перекупщики, он не любил твердой власти.
— Не век же быть военной диктатуре, — возразил Каменский.
Они с Грибушиным оба были противники диктатуры, выступали за Учредительное собрание, но с недавних пор общность их политических убеждений утратила всякое значение: между ними встала вдова Чагина. И тем решительнее, что Каменский хотел на ней жениться, а Грибушин, человек семейный, — так, поразвлечься.
— Старший Пепеляев, как известно, член партии кадетов, — заметил Грибушин. — А младший, говорят, придерживается эсеровских взглядов. Просто до поры до времени не афиширует их.
— Дожили! — покачал головой Фонштейн. — Генерал и — эсер!
— Что-то не похоже на то, — усомнился Каменский. — Как он из пушек-то по городу! На Монастырской два дома снарядами разбило, в квартале от меня. Детей поубивало. Человек с подлинно демократическими убеждениями такого бы себе не позволил.
Грибушин усмехнулся:
— Ну, генералы, они прежде всего генералы…
— Бога не гневите! — осерчал Сыкулев-младший. — В ножки ему поклонитесь, что большевиков прогнал. Ишь, растявкались!
— Которые на Монастырской, они сами виноваты, — сказал Калмыков. — Надо было в по греб лезть.
— А я так на крыше сидел, с биноклем, — неуверенно похвалился Каменский, косясь на Ольгу Васильевну. — Все же исторический момент. Пули вокруг — чирк, чирк!
Но Ольга Васильевна, никак не оценив его смелость, решила наконец вернуть беседу к выбранной теме:
— При губернаторе было общество. А если есть в городе порядочное общество, куда хочешь войти и быть принятой, как-то невольно больше начинаешь следить за собой.
— Куда уж больше вашего, Ольга Васильевна, голубушка? — удивился Каменский, с не скрываемым раздражением поглядывая на Грибушина, который восхищенно следил за движениями ее белых полных рук, разглаживающих на столе бумажку от съеденной конфеты.
— При всякой, душечка, ты власти хороша, — игриво добавил Грибушин.
Ольга Васильевна вздохнула:
— А что толку? Теперь я нищая, хоть по миру с сумой.
— Не с этой ли? — Грибушин указал на ее изящный кожаный ридикюльчик.
— Ты не прибедняйся, матушка, — сердит укорил Сыкулев-младший. — Мыльце-то, свечечки, небось, припрятала?
— Болтаете бог знает что! — возмутилась Ольга Васильевна.
— Говорю, что знаю… А вот мы с Семен Иванычем хотели наши пароходики зарыть где, и велики больно.
— А у меня рыбка есть, — сообщил Калмыков. — Врать не буду, есть рыбка. Так ведь и вас, Петр Осипыч, — обратился он к Грибушину, — чаек, поди-ка, имеется.
— Был, — согласился тот. — Десяток цыбиков спрятал в подвале, а весной затопило, подмокли. Мы потом эту водицу черпали. Наберешь с полведра и — в самовар. Лучший китайский чай был, сорта шу-зинь, с жасминовым листом, вышел вроде кирпичного.
— Все мы теперь нищие, господа, — примирительно заключил Фонштейн.
— Что и говорить, — подтвердил Каменский.
Ольга Васильевна сверкнула на него острыми черными глазами:
— Коли так, что вы ко мне подсаживаетесь?
— Ничего, господа, ничего, — подбадривал Калмыков. — Поправимся, даст бог.