– Я только хотела напомнить тебе, чтобы ты был дома, когда придет Консуэло. В прошлый раз ты забыл.
– И все? – Конечно, не все, но я не знала, как об этом сказать.
– Да.
– О'кей.
Мы повесили трубки. У меня упало сердце. Стало холодно, словно кожа была слишком тонкой, хотя в кабинете постоянно поддерживалась температура семьдесят пять градусов.
Я посидела пять минут, уставившись на свои красные пометки в корректуре и стараясь подавить нараставшее в груди темное чувство. Мне не понравилось, что так быстро забилось сердце. Не понравился этот выброс адреналина. Глубоко вздохнув, я снова набрала номер.
– Алло?
– Брэд!
– Да? – Он шмыгнул носом и высморкался.
Я не знала, что сказать. И почему-то вспомнила, что в нашей семье никто не цацкался с подростками, если тех начинало знобить. А Брэд, если заболевал, ждал, чтобы с ним возились. Но мы, как принято говорить, ничего не выпускаем наружу, и я с ним никогда не сюсюкала.
Я хотела спросить его, что он чувствовал вдень свадьбы, но не смогла.
– Слушай… – Я отвернулась к большому окну, выходившему на бурлящую улицу и прокашлялась.
– Я буду дома. Не беспокойся, – ответил он.
– Что? – Мое сердце затрепетало.
– Когда придет Консуэло.
– Ах, ты об этом…
Молчание. Долгое, неловкое молчание.
– Ребекка, – наконец заговорил Брэд. – Ты слушаешь?
– Да.
– Что ты хочешь? Мне надо читать.
– В общем… ничего.
– Тогда я пойду.
– Подожди.
– Ну что еще?
– Я хочу знать, что происходит.
– Ты о чем?
– О нас, – выговорила я с трудом.
– Ничего. – В его голосе послышалась насмешка.
– Пожалуйста… – попросила я.
– Что – пожалуйста?
– Пожалуйста, скажи, что с нами творится?
– Я тебе сказал. Nada.[67]
– Нам нужно найти время поговорить обо всем. – Я покрутила в пальцах ручку и посмотрела на календарь.
– Хочешь назначить мне аудиенцию? – рассмеялся Брэд.
– Что ты находишь в этом смешного? – Мои щеки горели. Я взглянула на циферблат на стене: через полчаса надо идти в отдел рекламы и вместе с Келли отправляться на обед.
– Господи, – усмехнулся Брэд. – Смешная ты. Не представляешь, какая смешная. Вот это-то и смешно.
– Чем же?
– Не важно. Пока.
– Нет уж, ты скажи! Брэд вздохнул:
– Ты в самом деле хочешь знать? Хорошо, я тебе скажу. Я не собирался жениться на рвущейся наверх белой девице с положением. Довольна? Ты стала моим самым худшим кошмаром.
Самым худшим кошмаром? Я онемела.
– Мне надо идти, – наконец пробормотала я. Рука удерживала трубку, хотя она, казалось, обжигала кожу. – Будь дома, когда придет Консуэло. Не забудь.
– Консуэло – вот еще что. Как ты можешь эксплуатировать такую женщину?
– Какую?
– Латиноамериканку.
– Господи, мне пора.
– Отлично. Только передай своей риэлтерше, чтобы больше не звонила сюда. Я устал с ней разговаривать. Меня от нее тошнит.
– Она не может звонить сюда. Ты же обещал помочь мне.
– Я не хочу шикарный особняк. Он мне не нужен. Ненавижу таких людей. Ты совсем не та, какой была когда-то.
Кровь зашумела у меня в ушах, я слышала удары своего сердца.
– Так какой же я была тогда? – прошептала я, повернувшись спиной к закрытой двери кабинета.
– Земной.
– Земной?
– Именно. Как мать-земля.
– Я вешаю трубку, Брэд.
– Давай. Пока.
Но я не повесила. И он тоже. Мы слушали дыхание друг друга, и я старалась не расплакаться. А потом сказала:
– Зачем ты это делаешь?
– До свидания, Ребекка. Щелк. Телефон разъединился. Земная?
Я посмотрела на другие наши старые снимки. На фотографиях я выглядела легкомысленной и возбужденной. Тогда мы еще знали друг друга недолго, но, признаюсь, меня будоражили деньги Брэда. Они притягивали меня сильнее, чем его светлые волосы и миловидное лицо. На одном снимке он положил мне голову на плечо. Для этого ему пришлось согнуться, потому что Брэд гораздо выше меня. И теперь я заметила то, что ускользало от меня раньше, – Брэд словно молился.
С его родителями я так и не познакомилась. А с сестрой занималась танцами, покупала одежду на Ньюберри-стрит и как-то однажды, затолкав в сумки сандвичи, отправилась в Музей Изабеллы Стюарт Гарднер[68]. Я надеялась, что родители Брэда захотят узнать меня. Как я могла догадаться, что они будут так презирать меня, что начнут ограничивать сына в средствах? Это было выше моего разумения. Я месяцами старалась завоевать их доверие письмами и подарками. Даже звонил мой отец – приглашал к нам на ранчо в Тручас, пусть они убедятся, что мы не иммигранты и наш род обосновался в Нью-Мексико много поколений назад. Потом он рассказал мне, что мать Брэда ответила ему, будто у них нет никакого желания ехать в Мексику. Неужели такие богатые люди бывают настолько невежественными?
Когда я поведала об этом Брэду, он сжал кулаки и заметил, что все это бесполезно. А потом признался, что, сколько бы ни было денег у его родителей, они так и не купили компьютер, а из книг в их доме есть только те, которые приобрел он. А до этого не было никаких. Даже поваренной. Вообще никаких.
– Они идиоты, Ребекка, – добавил он.
Я просила Брэда не отзываться так о его родителях. Меня в детстве научили уважать старших. Но у него на их счет пунктик. Я позвонила им и оставила на автоответчике сообщение: объяснила, что Нью-Мексико – это штат, что сама я из рода успешных политиков и бизнесменов, что наш род ведет начало от испанских монархов и мои предки – выходцы из Андалузии, области неподалеку от Франции, где проживают исключительно белые.
Никакого ответа. Все шло к тому, что Брэда могли исключить из завещания. Так сказала мне его сестра.
Я отрицаю, что погналась за златом, когда меня обвиняют в этом подруги, но буду честна перед собой: не будь Брэд сыном миллионера, я бы не вышла за него замуж. Я закрыла глаза и сосредоточилась. Теперь мне уже казалось, что я не любила его. А может быть, не любила никогда.
10.00 утра – я собралась идти на встречу вместе с Келли, но по пути меня остановила помощница и протянула мне оранжевый квадратик для заметок.
– Андре Картье, – сообщила она, изогнув бровь. Сомневаюсь, что она сделала это нарочно, но у нее так вышло. Не берусь утверждать, что означала ее мимика, однако мне показалось, что помощница намекала, будто у меня с ним что-то есть, или на то, что Андре – очень привлекательный мужчина. Люди плохо управляют мышцами лица, и, если их не тренировать, они выдают наши чувства. Это называется «микроэкспрессия». Политики и лгуны мирового класса ею не страдают. Например, у Билла Клинтона нет ничего подобного. У него всегда именно такое лицо, каким он хочет, чтобы оно было в данный момент. У моей матери тоже никогда не было «микроэкспрессии», и я унаследовала этот дар от нее. Как бы плохо я себя ни чувствовала и какие бы дурные мысли ни лезли мне в голову, я не из тех, кого спросят: «Что с тобой?» И сейчас я спокойно улыбнулась и взяла записку.
Андре – программист, компьютерный магнат из Англии, переехавший несколько лет назад со своей штаб квартирой в Кембридж в штате Массачусетс. Это qjj благодаря ему существует мой журнал.
Когда мои родственники не сумели помочь мне с деньгами, а родственники Брэда отказались и когда я уже была готова расстаться со своей мечтой об «Элле», появился Андре. Во время обеда в Деловой ассоциации меньшинств (вроде того, что предстоит сегодня вечером) мне посчастливилось сидеть рядом с ним, и я рассказала о своей задумке. Андре не признался, кто он такой и чем занимается, только слушал мои фантазии. А слушать он умеет.
Мне кажется, что Андре красив – породистый, с чарующим британским акцентом, в облегающем смокинге, хотя сам черный. Не поймите меня неправильно – я не расистка, просто воспитана определенным образом. Ничего не имею против черных – Элизабет моя ближайшая подруга. Но мне было бы неловко встречаться с мужчиной другой расы. Мама постоянно вдалбливала мне: «Ты разобьешь мне сердце, если подружишься с черным мужчиной». Потому-то меня так задело отношение родителей Брэда. Они не поняли, откуда я, кто я такая и во что верю.
68
Имеется в виду музей в Бостоне, созданный на основе частной коллекции И. Гарднер (1840—1924), включающей картины Боттичелли, Рубенса и Тициана