Тогда обозленный лейтенант заткнул себе уши, завязал глаза, оставил открытым только рот — для принятия пищи, взял молитвенник, толкователь снов и притаился в своем чулане. Только по воскресеньям выскальзывал он в костел. Однако и настоятель, слушая про одни и те же грехи Кирвиса, стал ворчать.
— Хулил, поносил власть последними словами, — говорил на исповеди лейтенант.
— Никакой это не грех! — разгневался однажды настоятель. — Этак каждая ханжа грешит! Вот если бы ты что-нибудь конкретное на благо святого костела и литовского духа...
Понял Кирвис намек настоятеля: да, грех, когда топор ржавеет — лезвие топора сверкать должно! Выкарабкался он из чулана, вытащил вату из ушей, глаза раскрыл и решил вокруг оглядеться. А вдруг и вправду долгожданный час наступает и скоро пробьет. И нагрянул он в Вильнюс к свояку Каладе. Если уж оглядываться, то широко, с высоты!
Открыл как-то утром свояк дверь — а ему навстречу Кирвис:
— Слава Иисусу Христу, Пранцишкус!
Растерялся Каладе, увидав такого нежданного гостя, очень сильно разволновался: лейтенант, какой бы ни был, все же ученый, просвещенный человек, а тут столько времени не виделись! Дорогой это гость для маляра Каладе.
— Во веки веков! — радостно отозвался хозяин, приглашая гостя в квартиру.
Удивили Каладе грязные до голенищ сапоги гостя, обляпанные глиной полы дождевика, и спросил он:
— Где ты, братец, так вымазался?
— Да пока добрел по грязи к поезду...
— Надо бы автобусом. Ведь у самого дома проходит...
Каладе показалось, что у свояка болит живот или зуб — так он скулы перекосил.
— Не хочу! — чуть ли не закричал лейтенант. — Буду я просить у этих нищих милости! Еще в канаву вывалят. Разве теперь шоферы — ездят всякие пастухи...
— Поезд тоже казенный, — заметил Каладе.
— Хе, поезд — другое дело! Поезд и при Сметоне был...
Каладе посмотрел на сухого, краснощекого свояка, сверкающего белками, и про себя подумал: «Что-то злой лейтенант. Из одних жил и нервов скручен — как нагайка!»
Для «смягчения характера» Каладе поставил бутылку «особой», но Кирвис решительно отмахнулся:
— Этой дряни не пью! Если есть — давай самогон или заграничную. От этой рак развивается.
— Что ты, братец, — я пью и ничего...
И хозяин, долго не раздумывая, унес водку, перелил в графин и, возвратясь, поставил его на стол:
— Нашел еще каплю самодельной...
Тут Кирвис с удивлением ткнул большим пальцем в телевизор свояка:
— Где ухватил? Выиграл? Нет? Так, видно, воруешь... Теперь все крадут.
— Хватает и без воровства, братец, — безнадежно пытался оправдаться Пранцишкус. — Оба с женой работаем... Вот холодильником и газовой плитой обзавелись.
— Эге, не говори. Крадешь, — отрезал Кирвис, осматривая телевизор, и добавил: — Видно, хлам. Что показывает — кукурузу или бобы? А радио есть, заграницу слушаешь? Не слыхать ли о войне?
— А на кой ляд тебе война?
— Надоело мне мирное сосуществование, — весьма хитро улыбнулся лейтенант. — Я ведь военный!
Когда шеи и лица накалились докрасна, родственники вышли глянуть на столицу, купить кое-что. Кирвис расшевелил Каладе: покажи, мол, какой ты здесь коммунизм построил!
Пранцишкус показывал и налево и направо:
— Вот новая фабрика, это дом культуры, новый магазин, стадион, а этот дом я сам штукатурил!
Мимо мчался поток разнообразных автомобилей, троллейбусов. Показывая гостю город, Каладе сам разволновался и не заметил, что Кирвис все время кривит губы и не думает восторгаться. А на Антакальнисе, у квартала новых домов, лейтенант изо всех сил заскрежетал зубами и тут же выплюнул один клык.
— Что с тобой, братец? — забеспокоился Пранцишкус. — Может, сапоги жмут? Или на мозоль наступили?
Кирвис сердито покосился на свояка.
— Ничего, это гнилой был... — пояснил он и кивнул на пятиэтажный дом: — Ты думаешь, здесь рядовые живут? Коммунисты, чинуши поналезли и сидят. А машины только шум поднимают да воздух отравляют. Оттого люди всякими раками и болеют... А сколько аварий!
Опровергнуть такие непоколебимые аргументы было немыслимо. Кто, к примеру, станет спорить, что все люли — партийные и беспартийные — живут в домах, под крышей? А разве люди не болеют раком? Болеют. Машины воздух загрязняют? Загрязняют. Автокатастрофы случаются? Случаются.
Чем дальше шли родственники, тем энергичнее двигался подбородок Кирвиса. А в универмаге он невзначай выплюнул и второй зуб. Каладе стал опасаться, что свояк останется без зубов, однако его тревога быстро рассеялась. Настроение Кирвиса тотчас улучшилось, едва он заметил у овощного киоска очередь. Скулы перестали двигаться, и лейтенант проворно подтолкнул свояка локтем: