В этом месте речи сослуживцы сунули Тешмянису прямо в поднятую руку стакан пива напополам с водкой, который тот выпил, не обратив никакого внимания.
— Постой, погоди... — внезапно задумался Тешмянис. — Прошу тишины. А улучшать бытовые условия работников надо или не надо? Это моя святая обязанность. В будущем году откроем, товарищи, столовую! Нет, что там столовую! Кафе! Пить, как я вижу, вы все любите, а места, где можно повеселиться, у нас нет. Бродить по всяким закусочным-автоматам, говорю прямо, своим работникам я не позволю! Следовательно, товарищи, в будущем году откроем ресторан первого класса... Я поднимаю тост за то... за что я поднимаю тост? Я поднимаю тост за то, чтобы... чтоб было... Вот!
Тешмянис с успехом излагал далее свою программу, ему давно уже рукоплескали, кричали ура, и это чрезвычайно поощряло оратора. Мысль совершенно освободилась от пут повседневности — он весь пылал энергией и мудростью. От кафе-ресторана Тешмянис внезапно поднялся в космос, но тут же снова оказался на земле и стал блуждать по проторенным дорогам «рукодящей» мысли. В конце концов он со слезами на глазах поклялся открыть в учреждении для блага женщин салон мод, а для мужчин роскошную курительную комнату с бильярдом и шашками. Увидев, что сослуживцы сомневаются, он воскликнул:
— А что мне значит! Ноль. На благо трудового народа я охотно пожертвую жизнью!
Счетчики валенок, разумеется, ревели от энтузиазма. Одна только уборщица скептически смотрела на щедроты Тешмяниса (уже который год ей не удосуживались купить новую щетку), но и она поддалась общему настроению, и глаза ее заблестели.
А Тешмянис говорил и говорил. Изъяснялся он до тех пор, пока веселящиеся вовсе позабыли, о чем он говорит, и перестали его слушать. Однако, когда начальник неожиданно замолк, все снова вспомнили о нем и насторожились. А потный Тешмянис безнадежно глазел на сослуживцев и не мог слова вымолвить. В голове его вновь зазвенела жуткая пустота.
Минутой тишины воспользовалась уборщица и напомнила, что надо бы обязательно купить новую щетку.
Глаза Тешмяниса заблестели, на виске выступила жилка, к нему вернулся дар речи.
— Так вы говорите щетку? Посмотрим. Словом, обсудим, подумаем...
И тут все поняли, что пока Тешмянис говорил, хмель из него совершенно улетучился.
СЛАБОСТЬ
Говорят, что он без этого жить не может. Как только увидит какую-либо значительную и почтенную особу или должностное лицо в форменном одеянии, так и начинается... Сперва он почует нежный, сладкий зуд в сердце, глаза его наполняются бескрайней томностью и покорностью, а шея и позвоночник становятся эластичными, как резина. Наступает головокружение и поднимается непреодолимое желание пасть на брюхо, ползти, пресмыкаться и хоть разок, хоть чуток лизнуть почетную ногу, а потом цепляться, лезть все выше и выше...
Другие, напротив, утверждают, будто желания Уодегиниса куда как скромнее — только лишь чмокнуть в ручку. А ежели кому казалось, что подчиненный целится пониже спины начальника, так тот коренным образом ошибался. По мнению знатоков, целовать ниже спины не только не эстетично, но и не гигиенично. По-видимому, тут и эстеты и медики сошлись во мнении, однако, несмотря на это их мнение, такая минутная слабость посещала Уодегиниса довольно часто.
Нечто похожее на подобное душевное состояние он пережил еще в детстве, когда пас отцовских коров.
Как-то раз, водрузив на голову цилиндр, проезжал мимо помещик. В тот миг внезапно поднявшимся сильным порывом ветра цилиндр сбросило на луг, на котором Уодегинис пас стадо. Цилиндр, следует думать, очень понравился быку, и он намеревался уже его примерить, однако пастух успел выхватить этот господский головной убор из-под самого бычьего носа и возвратил владельцу. Господин, разумеется, похвалил малого, спросил: «Ты чей?», даже хотел вознаградить его, но, как нарочно, не нашел в карманах мелочи. Тогда-то вот, ублаженный господской благодарностью, и почувствовал он теплое, сладкое щекотание в груди.
В другой раз это приятное чувство подкрепила стопочка самогона, поднесенная ему парнем на вечеринке в знак благодарности за услугу: дело в том, что Уодегинис подстерег, с кем целовалась возлюбленная этого кавалера. А однажды пьяному старосте он застегнул штаны, и за эту добрую услугу с каждым годом получал все меньший кусок дороги для засыпки гравием. Со временем упомянутый приятный зуд находил все чаще, пока не стал истинным бальзамом для души.