«Не так-то легко отобрать наилучших, — вздохнул наконец Плеве, продолжая листать личные дела. — Все как-то опозорены, все чем-то замараны. Вот хотя бы и Унгурис. Три нормы выгоняет, а с женой не ладит. Чего доброго, дело закончится разводом. И это в то время, когда мы строим светлое будущее! Это нетерпимо, это отвратительный пережиток прошлого! Не понимаю, как можно в такое время так безответственно смотреть на дело семьи и брака!»
Вдруг Пилипас Плеве покраснел и зажмурился — перед ним кокетничала плановичка Аките. Нет, сейчас ее здесь не было, она смотрела на него с фотографии, но Плеве, встречая ее, всегда почему-то стыдился и опускал глаза. В то же мгновение он начинал думать о жене, и это действовало на него успокаивающе. А плановичка, надо заметить, любила планировать себе юбки выше колен, большие декольте, насквозь прозрачные платья.
И в этот раз Плеве серьезно схватился с дьяволом: попытался мысленно представить свою жену в первые послесвадебные дни. Но это была слабая профилактика. В голову лезла непрошеная, неприличная мысль, прямо-таки свербел назойливый вопрос: умышленно ли плановичка при ходьбе вертит толстыми бортами, или это у нее получается само собой? Все же большим усилием воли начальник направил течение мысли в деловую сторону и снова приступил к поиску работников, заслуживающих славы.
Его взгляд теперь уставился на ложечника Гелажюса. «Что, медаль хочешь? — ехидно спрашивал он подчиненного. — Разумеется хочешь, как не хотеть, но, как говорится, хороша Маша, да не наша. Вот так. В позапрошлом году пил? Пил! А кто мне даст гарантию, что снова не начнешь? Никто. Получишь орден и скорее всего налакаешься. Вот когда совсем исправишься, тогда посмотрим», — и Плеве обратился к следующему работнику.
«Так ты еще продолжаешь у меня работать, товарищ Бурокас? — откровенно удивился он. — Итак, оказывается, я тебя еще не уволил? Как это так получилось — не понимаю. Правда, ты воевал, орденами награжден, недавно из горящего дома ребенка вынес — геройство, стало быть, проявил. Ну, подвиг этот, разумеется, невелик — каждый на твоем месте так бы поступил. Мы ведь тогда вместе оказались у горящего дома и разом услышали, как ребенок внутри кричит. И я уже хотел было прыгать в окно, да ты как-то опередил. Ты бы не успел, но я в тот момент вспомнил: «В человеке все должно быть прекрасно». А вдруг я обгорю, как я тогда буду выглядеть при коммунизме? И замешкался, а ты забежал вперед. У другого славу вырвал из рук, медаль получил. А я тебе медали не дам, так как ты анархистские настроения распространяешь. Что, не распространяешь? А кто при рабочих болтает: «Дурак опаснее врага — с врагом можно бороться и победить его, а как бороться с дураком, если он, кроме того, еще руководящий пост занимает и вредит не меньше, чем враг? В сумасшедший дом его не запрешь — по двору он еще не бегает, он просто сам по себе придурковат, слабоумен, словом, мямля. И еще: дескать, сумасшедшие хоть излечимы, а слабоумного и вылечить нельзя». Только вникните в эту болтовню и сразу увидите, что за этим кроется. Высказывается будто бы против тупоумного руководителя, а на самом деле тут явно слышны антиначальственные, анархистские, клеветнические нотки. Не хитри, Бурокелис, меня все одно не проведешь! Мы еще пообсудим тебя за это!..»
И чем дальше Плеве выстраивал и осматривал своих работников, тем больше удивлялся и ужасался: с каким коллективом он работает! К черту, с позволения сказать! Работать с такими людьми одной только доброй воли мало, тут уж требуется самопожертвование. Правда, соревнуясь с производственниками «Вилки», ложечники вырвались вперед. Но это лишь одна сторона медали. А где всесторонне развитая личность, на грудь которой можно без колебаний повесить медаль!
Уморившись, изрядно вспотев, Пилипас Плеве посмотрел на часы и поднялся из-за стола: только бы не опоздать домой, чтоб жена с детьми не успели куда-нибудь уйти — сегодня среда, нужно, как обычно, провести с ними политзанятия. Тема весьма интересная: «Духовная культура гармонично развитой семьи», домашним должна понравиться.
В этот момент на улице прозвучало весьма грубое ругательство. Плеве вздрогнул, покраснел и вышел в коридор, где окон не было. Тут он остановился перед зеркалом, и настроение его мгновенно исправилось. Из зеркала на него глядел маленький курносый человек с белыми галочьими глазами и волосами ежиком, взъерошенными по последней моде. Плеве еще больше выгнулся, выпятил грудь, в глазах вспыхнула чуть ли не атомная энергия. «Орел! — засиял восхищенный Пилипас. — А что — разве я не тружусь? Несу всю ответственность. В работе и заботах сам себя как-то забываешь, но зато помнят другие».