Все это говорится, само собой разумеется, глядя чисто с гражданской точки зрения, ничуть не умаляя значения мод в развитии и окультуривании человечества. Вы только призадумайтесь на одну минутку: что, скажем, постигло бы нашу планету, если бы вдруг исчезли моды? А вот что: человечество утратило бы свое подобие, оно одичало бы за одну секунду, и снова пришлось бы все начинать с начала, снова пришлось бы учиться шить портки. А это, разумеется, весьма пагубно для культуры, и такой регресс ни в коем случае недопустим.
Следует сказать и более — моды, кажется, являются также и зеркалом человеческой души. Один, глянь, любит и уважает самого человека, а другому нравится только его пальто или шапка из дорогого меха, третий тает, увидев натянутый на ляжку черный чулок или модную брючную штанину, четвертый же глядит еще глубже и тоньше — его волнует только пуговица величиной с блюдце на нижней части спины женского пальто...
Однако простите! Наш герой все еще идет по улице, и пока он не исчез среди других прохожих, давайте не будем выпускать его из виду. Но, правда, его и в толпе нетрудно опознать: это человек без лба. Следует думать, что лоб у него все-таки есть, только он стесняется его публично показывать и свой срам заботливо маскирует начесанными с макушки волосами. К сожалению, в данное время этой туалетной хитрости не видно — на его превосходную голову, как стожок сена, накинута высокая меховая шапка. Он весь, внезапно заостренный от плеч, будто подковный гвоздь, может смело считаться образцом грации и интеллигентности, — словом — истинное сокровище и пожива для тротуарных барышень.
Но в чем дело, почему так неритмично, все время останавливаясь, бредет он по улице? Временами кажется, будто он пустится бегом — вот он наклоняется вперед, выравнивает шаг, — но нет... И руки на седалище лежат не так свободно и удобно, как у других, видимо, более натренированных в этом деле. А это скорее всего оттого, что ему на самом деле хочется шагать молодым, задорным шагом, чуть ли не вприпрыжку, это оттого, что ужасно непривычно держать руки в этаком тыльном положении, что вообще для такого почетного дела его зад чересчур еще тощ и остер. Это потому, что лишь из-за весьма тщательного каждодневного бритья и прочих энергичных мер ему удалось кое-как отпустить под носом первые жидкие усики. И если в чем-то движения ног или рук не совсем еще плавны и поза не до конца классическая, то нашему герою простительно, так как он еще молод и нет у него нужного опыта. Почет ему уже за одно то, что фасон, хотя и с незначительными отклонениями, он все-таки выдерживает и упорно, последовательно добивается мастерства.
Следует наконец учесть и то, что ухватиться за эстетику всех этих «пирожков», заострений и закруглений нелегко.
Всего лишь два года назад приехал человек в Вильнюс, думал научиться дома строить или иным способом честно хлеб зарабатывать, но ничего из этого не вышло. Кирпичи показались слишком тяжелыми, раствор — опять-таки не та каша, что едят. Выручил вильнюсский дядя, узнав, что его племянник должен так каторжно трудиться. Поинтересовался — образование, мол, какое? А племяш за десять лет целых шесть классов проскочил. «Почему за столь долгий срок всего только шесть?» — спросил дядя. «Пожелал знания углубить», — ответствовал парень. Дядя подумал, поприкидывал, видит — в академию юноша не подойдет, но вообще-то всесторонне грамотен. И сосватал в министерство швейцаром.
А для человека, жаждущего образования, министерство — почитай, целый университет. Сколько тут «пирожков» и других шапок, шляп, беретов, бобровых и лисьих воротников, черных и красных чулок, пуговиц спереди и позади, усиков и бород — только проявляй желание и изучай! И он серьезно вцепился в учебу: выбрал по вкусу объект, потом отец продал сальную свинью, и вся свинья изящно уместилась на плечах сына.
Теперь она с этой высоты озирается на прохожих. Только глаз прищуривает уже не свинья, а наш швейцар. Следует заметить, что его взгляд имеет свои горизонты: швейцар человеку смотрит всегда на сапоги или живот — выше его взгляд не поднимается.
На улице встречается один, другой знакомый, и работник министерства здоровается: одному только моргнет, другому головой кивнет, третьему указательный или даже два пальца к шапке поднимет. Только головной убор свой редко, весьма редко снимает с головы. Не потому, что, нахлобучивая, снова может не угадать так же изящно надеть, но оттого, что достойных уважения очень мало. Дружить и здороваться с одетыми в привычную модную униформу еще можно, хоть и тут иногда можно погореть — иной раз и собаколов так же наряжается, однако связаться, скажем, с сапожником или шофером — дело уже совсем низкое, явно наносящее урон достоинству министерского служащего...