Все обратили внимание на окно, у которого три генерала аж до пота дулись в карты. Один из них, вконец, видно, проигравшись, заявил, что ставит последнее имение, но другой воспротивился: «У тебя давно его нет, оно безземельным роздано». — «А что у тебя есть? Твою фабрику тоже отобрали, но когда ты на нее ставил, я карту дал, позволил тебе отыграться!» — подчеркнул свою гуманность первый.
Шагая дальше, Викрутис зорко осматривал властителей мира. Одни из них по своему обычаю рубились саблями, другие ворожили на картах или молились, плакали, а один, схватив глобус, повизгивая от радости, совал своим коллегам под нос кукиш — видно, вообразил, будто захватил весь мир. Какой-то диктатор, захиревший и обросший, сидя на ночном судне, жалобно скулил и вздыхал.
— Болеет, — ответил на немой вопрос посетителей смотритель музея. — С семнадцатого года вот так. Никак не может оторваться от этого сосуда.
Произнеся это, старик остановился, тревожно глянул в другую сторону и, весьма посуровев, нахмурился.
— А этой свиньи снова не видно! Опять, наверно, дал тягу в город! Понимаете, живет здесь один вельможа, весьма почтенный, только зашибать стал! Ордена продает. А такой вояка был — фельдмаршал! Сопьется черт! — выразил сожаление старик.
Зрители поглядывали на экспонаты и медленно двигались вперед. У стены они увидели старичка, муштрующего отряд солдатиков. «На восток, на восток!» — командовал он, поглаживая атомную бомбу, прицепленную вместо галстука. Все весьма удивились, когда опознали в этом полководце не кого иного, как канцлера Бонауера, наследника фюрера.
— Не может быть! Сейчас он в Бонне сидит, — дивились люди.
— Ну и что с того! А душа его уж давно у меня! — похвалился дядя. — Купил. Некоторые сами прибегают, а других покупаю.
— Должно быть, недо́роги они, верно? Был слух, особенно короли подешевели? — спросил кто-то из посетителей.
— Это правда, но все-таки они ценность. Жаль, что вы, детки, этого не понимаете...
— Как тут не понять. Почти полвека комплектуешь свои кадры, а толку от них, с позволения сказать...
— Вот-вот, не веришь. Испорчен ты, детка. В ассамблее-то они все за меня.
— Редеет и там, в твоем ансамбле, дядя... — сказал Викрутис, направляясь далее, в глубь зала.
А собиратель хлама остановился у какой-то обветшалой фигурки.
— Это что за превосходительство? Почему такой захирелый? Не собачьей ли старостью хворает? — послышались голоса.
— Это тайваньский владыка. Правда, повыдохся, — подтвердил дядя, хозяин властителя. — Но гляньте, какой еще воинственный!
Викрутис с интересом смотрел, что вытворяет дядин кадр: тот подскакивал, пытаясь откусить угол карты, а не достав, лязгал зубами.
«Вон, вон как прыгает! Как моська на слона!» — мысленно сравнил Викрутис, глядя, как тот старается отгрызть хотя бы кусочек.
— Злой! Видно, дядя, плохо кормишь? — поинтересовался Викрутис.
— Даю — не жалею. Да уж очень большой обжора.
Вдоволь побродив по королевству неживых и живых покойников, Викрутис вдруг вспомнил: а где же литовские буржуйчики, куда запропастилась национальная власть Шнибждукаса, что-то ее нигде не видать. Не теряя времени, колхозник спросил об этом у старика-дяди — хозяина зверинца. Старик так ответил:
— Не помню. Придется в каталог заглянуть. Много их здесь у меня скопилось: наиважнейших я помню, а тех, что помельче, не различаю, — дядя вытащил бумаги, полистал и наконец отыскал сие национальное правительство.
— Э, да я им там под лестницей отгородил. Очень уж к великим лезут, под ногами путаются, отбиться невозможно.
Так и было. Сгрудившись пол лестницей, их превосходительства играли в пуговицы, вырванные из сутан и генеральских сюртуков. Пуговицы, как видно, заменяли шашки. Некоторые из них писали статейки и в микрофон произносили патриотические речи. И удивительно — пером или словом они единым махом делали из Литвы пустыню, где только волки да ветры завывают. А несчастье такое постигло родину потому, что их, деятелей, к власти не допустили, богатства их отняли и простым людям отдали.
Слушал эти патриотические речи Викрутис и диву давался: вот, оказывается, какую обиду он со своими товарищами нанес Литве! И как запросто эти господа и его самого, и родной его край похоронили! Действительно странно: была Литва, и вдруг нет Литвы, стало быть, и его, Викрутиса, нет больше. А он, нате вам — живой и здоровый, покинул апостолов доллара, поспешил домой. Ужин нашел непростывшим, жена даже не заподозрила, что был он в таком далеком путешествии. Вот теперь и выкладывает свои впечатления, рассказывает всем, что видел и слышал. А ежели кто-нибудь спрашивает, как поживает тот Шнибждукасов дядя в заморском крае, охотно отвечает: