— А эти случайно не влюблены? — шепнул я Пагалису.
— Человече, опомнись! Это актив нашего объединения, — и он по очереди стал знакомить меня со своими кадрами.
Здесь были всякие: и моралисты, листающие журналы и ищущие фотографии раздетых девиц, и штатный и нештатный актив.
Пагалис в первую очередь представил мне мужчину топорного склада:
— Товарищ Ишкамша. Член клуба с прошлогодней пасхи, с 13 час. 10 сек.
— Откуда взялись 10 секунд? — раскрыл пасть большеротый член клуба. — Когда я вступил, было ровно 13 часов без половины секунды. Мои часы идут по радио. Знай, я пожалуюсь! Было вакантное место, я мог хорошо устроиться. Не хватило членского стажа! Кто знает, возможно, я уже сегодня — ого — где бы сидел!
Пагалис покорно извинился, пообещал уточнить сведения и вернуть владельцу утерянные славные мгновения. Он продолжал показывать свой живой инвентарь.
Около большинства Пагалис даже не останавливался.
— А это кто такие?
— Ах, эти... Не обращай внимания, дорогой. Это рядовые члены объединения, серая масса. Словом, банальность.
Хотел я удивиться, но не успел. В дверь вошли трое мускулистых чертей. Как я позже узнал, это была комиссия по исследованию душ — одна из изобретательнейших выдумок, которой весьма гордился клуб. Комиссия проверяла совесть членов объединения.
— Кто тут из вас Ишкамша? — спросил контролер душ.
Названый откликнулся.
— В котел! — скомандовал старший черт, и двое атлетов схватили большеротого за бока.
К ним подскочил испуганный Пагалис:
— Что вы делаете? Это ведь наш человек, свой, член клуба!
— Но фальшивый. В члены пролез с корыстными целями, — отрезали черти. — Вчера просветили — болеет карьеризмом. В последней стадии.
Пагалис схватился за голову:
— Чтоб он провалился сквозь землю! Ведь членские взносы досрочно платил. И не перепивался. И на собрания всегда приходил. В прениях выступал... Такие хорошие речи произносил...
Однако черти, как им и подобает, только хохотали и выволокли притворщика — варить в смоле.
Пагалис схватился за сердце…
СОБОЛЕЗНОВАНИЕ
Плановик щетинного комбината Шимтакоис был разъярен сам на себя.
Он недавно кончил завтракать, но, углубившись в коммерческие мысли, ему одному ведомые, невзначай наколол и съел два аппетитно подрумяненных блина, которые, уже сидя за столом, наметил отложить на обед.
— Эх, черт побери, слопал! — жалостливо вздохнул он, глядя на пустую тарелку и думая, как было бы хорошо, ежели бы эти блины продолжали лежать в ней.
И Шимтакоис немилосердно осудил столь негодное свое поведение.
А тем временем судьба нанесла ему второй удар: телеграмма сообщила, что умерла его мать. Плановик совсем приуныл.
Он не был привычен к терпению, в святоши не стремился, а тут вдруг сразу целых две неприятности. Однако и в этот час великого огорчения и печали он не раскис: зачерпнул из мешка горсть крупы, отрезал шматок сала, отсчитал мелочь на молоко и положил все на стол. Это семье на обед. Оставшийся запас продуктов и сало он пометил тайными знаками и пошел на службу. Вышагивая, он думал о покойной своей родительнице, но урывками мысли вновь возвращались к неосторожно съеденным блинам, и его грусть перемешивалась с желчью.
Со своего комбината Шимтакоис позвонил в другие места, где он также немного подрабатывал или сотрудничал, сообщил о несчастье и попросил отпуск на несколько дней.
По возвращении домой его вконец пригнула к земле тяжелая скорбь. Поначалу Шимтакоис никак не мог взять в толк, отчего такая безумная горесть вселилась в его сердце. Ведь мамаша совсем уже была немощна, вот-вот готовилась помереть!.. «Чего тут особенно грустить?» — спросил он себя и внезапно понял истинную причину своего великого огорчения: видать, придется брать из тех, что лежат в сберкассе. Но те нельзя трогать, те на «Волгу»! Кто знает, сколько стоит гроб? Ах, могла ведь и подождать, могла бы еще пожить...
Дома он посоветовался с женой. Супруга без колебаний посоветовала взять из кассы, купить хороший гроб, оплатить расходы на похороны. Шимтакоис глянул на нее, как на сумасшедшую.
— Деньги с таким трудом достаются, из лужи не зачерпнешь, сама знаешь, не маленькая, не надо бы и говорить, без слов должна понимать, — ворчал Шимтакоис.
Как только муж начал брюзжать, жена плечом оперлась о шкаф — не так-то легко было выдержать эту, хоть и привычную, симфонию, которая всегда продолжалась значительно дольше, нежели концерт в филармонии. За долгие годы жена, разумеется, закалилась, сделалась стойкой, однако других живых существ музыка Шимтакоиса разила как смертельная отрава.