— Сошлись два сапога пара, — зло косились на собеседников пассажиры. — Один-то, возможно, и унялся бы...
Но аккордеонист тянул еще упорнее, а поклонник не мог на него налюбоваться. Он впивал каждый звук его музыки. «И волосы у него, как у настоящего композитора, — подумал гражданин. — Только странно, что на макушке вьются, а около ушей щетиной торчат. И запах от него идет какой-то неведомый, романтичный, который распознать нельзя». Охваченный любопытством, он наконец не вытерпел и спросил композитора:
— Скажите, вы, должно быть, из консерватории?
Музыкант снова сдвинул локон и, делая это, опять незаметно другим пальцем почесал затылок.
— Да, я там преподаю фортепьянную музыку, — подтвердил он.
— А я когда-то тоже на эстраде играл! Разрешите с вами познакомиться? — обрадовался энтузиаст музыки.
— Конечно. Вы, видно, мужик свой, — согласился композитор и вытащил из кармана какие-то бумажки. — Вот, прошу, — выбрав одну из них, он подал бывшему эстраднику.
Тот прочел на визитной карточке:
— Весьма рад, честь имею... — поклонился бывший артист. — А меня зовут Аницетас Вершялис.
— Очень приятно, — также поклонился музыкант. — Но вы возьмите и вот это. Это мой диплом, — он подал вторую бумажку.
Аницетас Вершялис жадно принялся читать диплом. И едва он бросил на него взгляд, как вдруг покраснел, его лицо перекосилось, потом внезапно почернело. Будто разбитый параличом, не шевелясь, держал он в руках бумажонку и, не поднимая глаз, все читал и читал. В устаревшем на два месяца документе было написано:
«Гр. Пр. Дуда направляется в психиатрическую больницу города N для обследования и лечения. Этим также удостоверяется, что больной буен, неоднократно пытался бежать от сопровождающего».
Аницетас уставил неподвижный взгляд широко раскрытых глаз в лицо Дуды, долго глазел на него. И странное дело: он внезапно заметил, что волосы музыканта когда-то были завиты, а теперь от былой красоты остались лишь следы завивки. Вздохнув и потянув носом воздух, Аницетас почуял от музыканта крепкий, бьющий в нос запах нафталина. А в это время Дуда преспокойно стал приводить в порядок прическу и тем же самым жестом ловко почесал затылок. «Обовшивленный, гаденыш!» — стал вдруг Аницетасу ясен весь секрет заботы того о локонах. Вершялис быстро поднялся, глянул в окно вагона и, взяв чемодан, не своим голосом произнес:
— Я здесь уже выхожу...
Он вернул музыканту записку и, не прощаясь, торопливым шагом пустился к выходу. На самом-то деле Аницетасу Вершялису надо было проехать еще три станции, но он решил на всякий случай перейти в другой вагон.
Один из пассажиров, наблюдавший за быстро скрывшимся Аницетасом, громко захохотал и сказал:
— Вот-те и американская музыка! Видать, и этому кишки скрутило...
ГОРЯЧАЯ ДИСКУССИЯ
Она началась по поводу поэзии: воспитанник детских яслей Нейлонас Жвирблис сочинил поэму «Интеллектуальный экстаз».
Поскольку теперь неграмотных нет, и всякой темноте навечно пришел конец, то у нас пишут не одни только писатели. И нет ничего удивительного, если сегодняшний индивидуум еще до появления на свет свободно погружается в недра философии или кибернетики и, пребывая в пеленках, может смело защитить диплом доктора на тему «Детали семейной жизни фараонов» или предсказать что-либо интимное из жизни будущих поколений.
Первой с поэмой Нейлонаса Жвирблиса[28] ознакомилась его подруга по яслям Перлоне:
— Ой, не могу! Мировецки! По сравнению с тобой все эти надутые старики теперь ноль!
Потом Нейлонас показал произведение маме.
— Что это, что это у тебя, лапушка?
— Слепая, что ли? Не видишь — написал поэму! — важно шмыгнул носом Нейлонас.
— Ах, боже мой, моя лапушка стихи пишет! Отец, глянь-ка — наш сын поэт!
Впопыхах прибежал отец:
— Что горит? Где?
Мать молча подала скомканный лист тетради, на котором поверх жирных пятен сияла жемчужина поэзии Нейлонаса: