Я в прострации лезу в сумку за ежегодником – у нас дальше Амон Тобин, Faust, Broken Social Scene: их, похоже, я буду доделывать один. Доделаю и повторю, не в этом проблема. Но планы на захватывающее будущее, похоже, сворачиваются до стабильного настоящего.
Что еще за тряпки у меня в сумке. Вот черт. Окровавленное полотенце – ремайндер о вчерашнем концерте. Тоже мне туринская плащаница.
***С Mono нас свел звукорежиссер Psychic TV, голландец Матски. Эпическая гитарная тянучка, которая десять лет назад называлась бы построком: на такое всегда находятся охотники, да и, справедливости ради, тянучка у Mono – первосортная.
Матски десять раз предупредил, что группа – милейшая в обращении, только обычный ритуал – прилет-встреча-чек-концерт-ужин-проводы-вылет – должен происходить минута в минуту. Проходили: Япония.
Прилет-встречу-чек-концерт-ужин волшебная Анечка сдирижировала секунда в секунду, водитель Саша из Херсона в ее руках – сама пунктуальность. Я поклонился в пояс гитаристу Така-сану, пообщался о природе и погоде, отсмотрел полчаса концерта и вернулся в почтовый ящик воевать с группой Faust, они требуют на сцене всамделишного сварщика – не бывать этому, сгорим так к бабушке.
Концерт кончился час или полтора часа назад.
– У нас проблемы, – просовывает голову в дверь Анечка. – Машины нет: Саша уехал и вернется только минут через сорок.
И тут Аня прыскает.
– А что смешного-то? И чего ему вздумалось уезжать, если ты расписание дала?
– Смотри, он стоял на улице, все по плану. Ему стучат, он открывает – там три пьяных финна, на концерте у нас были, очевидно. Ну, он от нас все время финнов навеселе возит, так и тут решил, что это тоже музыканты, и спросил: «В гостиницу?» Они и сказали – да, в гостиницу. И уехали с ним куда-то. Он решил, что на этом поездка закончена, и поехал дальше домой в Королев. Японцы там сидят в гримерке в прострации – я попыталась им объяснить, но у них от этого, кажется, совсем в головах процессоры зависли.
Аня не выдерживает и начинает хохотать. Я за ней – простите, Така-сан. Пальцы не попадают в кнопки на новом айфоне.
– Саша! – нежно говорю я телефонной трубке. Сколько раз, екарный бабай, мы будем это проходить?
– Да знаю я уже, – бурчит трубка. – Мне девушка твоя пять раз позвонила. Откуда мне догадаться, что эти финны – не для перевозки. Сказали, в отель. Что я, по-фински, что ли, не понимаю?!
Когда Юля Юденич показала мне эти фотографии, я поежился. Линолеум драный, мебель какая-то тридцатых годов, стены выкрашены в цвет детской неожиданности. Не знаю, кто ей этот детский дом в Тульской области присоветовал, – но она туда съездила раз, другой, потом подхватила свободный четверг в расписании, обзвонила, кажется, всех диджеев в городе, от олдскульного Фиша до домашнего Тима Сводника, собрала расписание на двенадцать часов и на три зала – такого лайн-апа я не видел никогда, и не только я. Благотворительная вечеринка, все деньги – в помощь детскому дому в селе Обидимо. Ругались до посинения из-за рекламной кампании: Юля, рассудив, что пиариться на благотворительности некрасиво, решила указывать в рекламе только адрес клуба, не называя его имени, – я шумел, что так никто нас сто лет не найдет, не победил, махнул рукой. Все равно Юля правильное дело делает.
Я на вечеринку не остался, спешил на самолет. Юля вызвонила меня по возвращении – еще у трапа.
– Ты знаешь, что половину куба с деньгами выгребли охранники? Я просто в шоке.
– Погоди, ты уверена, что это охранники?
– А кто еще? Он около их поста стоит, взломать замок так, чтобы охрана не заметила, невозможно.
Хм, логично.
– Я в шоке, в шоке, в шоке, слышишь меня?!
– Юль, я из самолета ничем не смогу помочь, приеду – займусь, правда!
Захожу в клуб – действительно. В прозрачном кубе – все больше десятки, пятидесятки, сотенные. Бирюзы тысячных и болотной тины долларов всего-то ничего, а я именно по этим цветам Юлин куб запомнил.
– Да уж, поменялась цветовая гамма, – возмущенно хмыкает кассир Оля.
Куб рядом с кассой стоит, она его каждый день через окошко видит.
Сергеи Ивановичи обещают разобраться: служба собственной безопасности всегда к нашим услугам.
Я только одного не могу взять в толк. Пусть затея с детским домом не моя, Юлина, от начала и до конца, пусть я не мать Тереза – но у меня от этой истории волосы дыбом встают. Где и когда, в какой стране и кому придет в голову воровать у сиротского приюта? До какой степени одичания нужно дойти, чтобы осторожно взломать в ночи замок, прихватить оттуда купюры покрупнее и поставить его назад как ни в чем не бывало? Ошибиться, не понять, для чего куб предназначен, невозможно: большими буквами на нем написано. Мы каждый день здороваемся с тем, кто мог это сделать. Я не был в диких племенах, не знаю – может быть, случай не уникален и я зря развожу руками. Я знаю одну-единственную страну, где воровать у нищих детей – пустяки, дело житейское.