Поддельное лето, лето Мальволио, завладело маленьким парком, который я так любил. Ветер сделался мягче, теплый воздух приобрел нежно-розовый оттенок. Витражи в окнах церкви переливаются, как самоцветы, гиацинты краснеют на клумбах, источая свой восхитительный аромат, лепестки полураскрытых бутонов расписаны скорбью.
Я думаю, Лайза уже никогда не вернется. Это чувствуется во всем: в вечерних сумерках, в бледнеющем свете заходящего солнца у меня за спиной. Все вокруг напоминает о ней, и я не знаю, что можно сделать, чтобы усмирить свою память. Наверное, уже ничего. В моем шифре беспамятства все места, связанные с этой женщиной, равноудалены от ядра тоски, измеряемой воспоминаниями.
Ночью наверняка будет дождь. Он принесет в город лето, этот ласковый и сексапильный дождь. Мне пора возвращаться в клуб.
Глава пятая
Нечитабельные впечатления от дивного Питера Пэна
На первой из семи страниц своего мысленного дневника, посвященного этой неделе, Лайза накарябала что-то вообще нечитабельное. Может быть, в этих небрежных записях содержался какой-то смысл, и эти загадочные значки складывались в отчетливые слова, понятные ей одной.
Хотя, может быть, это были всего лишь бессмысленные каракули. Я не знаю, меня там не было. Но день прошел безвозвратно, причем абсолютно впустую, оставив после себя неприятное ощущение во всем теле, словно она целый день ползала на карачках по офису, щурясь на нестерпимый свет, лившийся из окна на шестом этаже. И при этом старалась держаться подальше от вазы с цветами – яркого пятна цвета на шкафчике с картотекой.
Конечно, на самом деле никто не видел, как она ползает на карачках, но в данном случае важно не действие как таковое. Важны ощущения. А по всем ощущениям выходило, что она именно ползала на карачках.
Всю дорогу до Букингемского дворца Лайза бежала бегом. Надо было срочно отдать документы начальнику. Она совсем запыхалась и по дороге сломала каблук. Она стояла посреди огромной автостоянки. Вечерело, солнце готовилось к закату. Рабочий день благополучно закончился, и можно было идти домой.
– Вот я стою посреди этой огромной автостоянки, – думала она. – Вот я…
Ходить со сломанным каблуком было неприятно. Она сняла туфли – свои дорогие выходные лодочки. Во всяком случае, ее пятки не заклеены грязным пластырем, и она не похожа на женщину, надевшую дешевые туфли, которые тут же натерли ноги. Она пошла босиком, то есть в одних колготках, и ногам было больно.
Ветер принес облако пыли, посеребрившей деревья в Грин-парке. Это была щелочная пыль, видимо, от Серпентайна[7] в Гайд-парке. В мягких сумерках листья деревьев казались белыми.
Лайза вошла в парк через южный вход и остановилась у балюстрады, держа туфли в руке. Словно ребенок, нашедший новую площадку для игр.
Она решила прилечь под деревом. Да, прямо на землю. В своем дорогом элегантном костюме. Но ведь это не страшно. Она будет лежать тихо-тихо и наблюдать, как сгущаются сумерки, а деревья становятся все белее. Она будет слушать тягучий приглушенный гимн уличного движения. И не надо задергивать шторы, чтобы отгородиться от мира в своем полусонном пространстве под серебристой листвой. И все неприятные ощущения пройдут сами собой, и сегодняшний день, прожитый абсолютно впустую, не то чтобы сотрется из памяти, просто не будет ее тяготить. И она укрепится в своей детской вере в хорошее, хотя ничто из того, что она сделала в жизни, никак не способствовало укреплению этой веры (как бы ей этого ни хотелось). Это было, когда деревья в вечернем парке вдруг сделались белыми и жизнь проходила под знаком полной растерянности: будто уходишь куда-то, не зная куда, держа туфли в руках, как будто пытаешься сладить со странными сумерками неудавшегося романа.
7
Серпентайн (Serpentine, букв. – змеевидное) – узкое искусственное озеро в Гайд-парке с лодочной станцией и пляжем.