— Сядь, Мир, — повторил Далин. — Умирать надо с достоинством.
А Мир не хотел умирать. С какой стати? Он еще и жить не начал.
Зажегся экранчик на селекторе. Показалось растерянное, как бы измятое лицо Анандашвили.
— Слушай, Далин, я только что узнал, что твоя ракета опрокинулась. Беги сюда, я подожду. Там, где влезли десять, влезет и одиннадцатый. Беги что есть силы. Я успею. Мы взлетим напрямую, обрежем нос этой Драме. Гарантирую.
— Нет, — сказал Далин.
— Дорогой, не валяй дурака, не донкихотствуй. Ты самый нужный, самый знающий. Беги скорее, я жду. Я сам останусь вместо тебя.
Далин решительно отмахнулся.
— Если найдется место, возьми кого хочешь! — крикнул он. — Кого попало, кто под рукой, и взлетай немедленно. Я приказываю, слышишь?
Лицо Анандашвили искривилось, стало жалким и напряженным. Кажется, он с трудом сдерживал слезы. Далин задернул экран шторкой.
Мир затаив дыхание слушал этот разговор. Он так ждал, что Далин скажет: «Подожди, капитан. Я старик, жил на свете достаточно, но тут рядом молодой, сейчас я пришлю его». Мир даже открыл было рот, чтобы крикнуть: «Меня пошлите, меня!» Но не крикнул. Что-то остановило его. Не к лицу человеку умолять… даже о любви, даже о жизни.
Не оборачиваясь, Далин сказал:
— Спасибо за молчание, Мир. Мне неприятно было бы отказать тебе, а пришлось бы. Анандашвили нельзя сидеть на старте лишних десять минут, рисковать шестнадцатью людьми ради одного.
Минуту спустя за холмами полыхнуло зарево… потом съежилось, огонек ушел к звездам. Последняя ракета покинула Ариэль. С ней улетели радисты, Юна тоже.
Почему-то у Мира стало спокойнее на душе. Видимо, жить в беспрерывном страхе чересчур утомительно. Нервы не выдерживают.
И Мир молча уселся рядом с Далиным, глядя на великолепное и мрачное торжество собственной гибели.
Драма приближалась. Миру казалось — она росла. Словно огненно-оранжевое знамя разворачивалось по всему небу. Уже не красными, а угольно-черными на фоне этого знамени казались силуэты ближайших утесов. («Черное и красное — траур», — подумал Мир.)
Новорожденная планета еще сохраняла свои угловатые очертания. Тяготение не успело превратить ее в шар. Но воздух ужа стек с углов. Углы были ярче всего — желтого цвета. Желтое время от времени меркло, подернувшись прозрачной красной пленкой, но тут же остывшие пласты рушились, обнажая сияющие недра. И на углах и на ребрах шло беспрерывное движение, словно кто-то месил и перелопачивал огненное тесто. В середине граней, где скопился воздух, шевелились цветные — синие и оранжевые — языки пламени. Может быть, там горели метан и водород, а может быть, и не было никакого горения — газы нагрелись и светились, как на Солнце.
Мир разглядывал все это с удивительным спокойствием. Даже находил сравнения. Даже какие-то стихи составлялись у него а голове:
Рифмы он не стал подбирать. Поймал себя на нелепом стихотворчестве и усмехнулся. Рифмовать за десять минут до конца? Смешная вещь — привычке.
Надеялся ли он? Пожалуй, надеялся. Человеку трудно отказаться от надежды, даже если он приговорен безапелляционно… А вдруг пронесет? Авось вывезет! Астрономы на Ариэле опытные, математика — наука точная, машина считает безошибочно… но вдруг… Ведь расчет велся по формулам Ньютона, поправкам Эйнштейна, а соответствии со всемирным законом тяготения. Но как раз поле тяготения и разорвано сегодня.
— Как вы думаете, не вынесет нас? — спросил Мир.
— Не знаю, дружок, едва ли. Могу обещать только, что смерть будет легкая. Взаимная скорость — 25 километров в секунду. Удар, взрыв, и все обратится в пар. Мы тоже в пар.
— Я обращусь а пар? — Мир не верил.
С напряженным вниманием он смотрел а окно. Наверное, так смотрит капитан потерявшего руль судна. Вот его несет на скалы. Сейчас ударит… А может быть, там пролив, безопасная бухточка, лагуна за рифами? Бывает же такое?
Огненное знамя превратилось в занавес, встало пологом от гор до гор. Из-за полога высовывались языки, и каждый больше предыдущего. И вот уже полога нет вообще, только языки на горизонте — громадные, разнообразные, изменчивые, как всякое пламя. Пляшут над черными горами огненные змеи, колышутся огненные пальмы, взвиваются огненные фонтаны… и вдруг один из них, самый высокий, перехлестнув через ближайшую гору, накрывает здание радиостанции.