На лице Гусси уже не красовались большие очки в черепаховой оправе, запомнившиеся мне с нашей последней встречи; вместо них были совсем простые, с обычными стальными колечками. Прямые черные волосы оказались на этот раз ни длинными, ни короткими. Вид у него был мрачный, как будто он собрался играть злодея во второстепенной пьесе.
— Входите, — свистящим полушепотом пригласил он меня.
— Как это вам пришло в голову поселиться в этих краях? — спросил я, снимая пальто. Вместо ответа он рассмеялся прерывистым смехом с присвистом.
— Лучше взгляните сюда.
Дверь, на которую указывал Гусси, была закрыта. Я нисколько не сомневался, что увижу за этой дверью животных и оказался прав. Хотя в комнате было довольно темно из-за сдвинутых штор, я разглядел сразу четверых — они жадно смотрели на экран телевизора. Показывали регби. Одно из животных оказалось кошкой с ржаво-красным пятном на макушке, другое — пуделем (он скосил на меня один глаз), а третье, мохнатое, развалившееся в большом кресле, я не сразу узнал. Когда я вошел в комнату, оно подняло лапу — как мне показалось, в приветствии, — и я увидел, что это маленький коричневый медведь. Четвертой была обезьяна.
Я давно был знаком с Гусси, имел достаточное представление о его работе, чтобы понимать неуместность любых слов в эту минуту.
Я твердо усвоил, что нужно вести себя точно так же, как сами животные. Ну а поскольку я всегда любил регби, я с удовольствием подсел к этому невероятному квартету и стал смотреть на экран. Время от времени я замечал, что на меня устремлены блестящие настороженные глаза медведя, вскоре мне стало ясно, что, в то время как я интересовался в основном движением мяча, животные с напряженным вниманием следили за действиями игроков — захватами, подножками, перехватами и прочим. Когда одного из игроков сбили с ног особенно эффектно, пудель приглушенно тявкнул, а обезьяна заворчала.
Минут через двадцать я испуганно вздрогнул от громкого лая собаки — на экране же не происходило ничего необычного. Очевидно, собака хотела привлечь внимание поглощенного созерцанием медведя: когда он вопросительно поднял голову, собачья лапа драматическим жестам указала на часы, находившиеся немного левее телевизора. Медведь немедленно встал и подошел к телевизору. Обхватил лапой одну из ручек. Послышался щелчок, и, к моему изумлению, мы переключились на другой канал. Показывали только что начавшееся состязание по борьбе.
Медведь опять развалился в кресле. Он потянулся, опираясь на крестец — лапы у него были по-человечьи сложены на затылке. Один из борцов швырнул другого на канаты. Раздался громкий чмокающий звук: бедняга расколол себе череп о столбик. В эту секунду кошка издала самый странный звук, какой я когда-либо слышал. Звук этот постепенно перешел в мощное глубокое мурлыканье.
Я решил, что уже достаточно увидел и услышал. Когда я выходил из комнаты, медведь махнул мне на прощание лапой — в этаком королевском стиле. Я нашел Гусси спокойно пьющим чай в комнате, которая, видимо, считалась в этом доме гостиной. На мои возбужденные вопросы он ответил обычным астматическим смехом. Потом сам стал задавать вопросы.
— Мне нужен ваш совет профессиональный, как адвоката. Нет ли чего-нибудь противозаконного в том, что животные смотрят телевизор? Или в том, что медведь переключает программы?
— А что тут может быть противозаконного?
— Ситуация пожалуй несколько запутанная. Посмотрите вот на это.
Каррузерс протянул мне лист бумаги с машинописью. На нем были указаны телепрограммы за неделю, по дням. Если этот список представлял собой регистрацию просмотренных животными программ, то телевизор, по всей видимости, был включен почти постоянно. Программы были однотипными: спорт, вестерны, детективные и шпионские фильмы.
— Они любят смотреть, — пояснил Гусси, — когда люди раздирают друг друга на клочки. Это, конечно, обычный, обывательский вкус, только более выраженный.
В верхней части бланка я заметил название одной известной фирмы, занимающейся статистическими подсчетами.
— Что это за штамп? Я хочу сказать — какое отношение имеет все это к телевизионной статистике?
Гусси зашипел и забулькал, как сифон с содовой.
— Вот в том-то и дело. Этот дом — один из нескольких сотен, которые используются для составления еженедельной статистической телевизионной сводки. Потому я и спросил, можно ли моему Бинго переключать программы.
— Не хотите ли вы сказать, что выбранные животными программы входят в недельную сводку?
— О, не только здесь… Я купил еще три дома. В каждом из них — группа животных. А медведи сразу научаются обращаться с телевизором…
— Будет большой скандал, если об этом станет известно. Вы представляете, какой шум поднимут газеты?
— Отлично представляю.
Только теперь я понял все конца. Гусси вряд ли мог случайно купить четыре дома, каждый из которых подключен к телевизионной оценочной системе. Но, насколько я мог видеть, не было ничего противозаконного в том, что он делал: он ведь никому не угрожал и ничего не требовал. Будто прочитав мои мысли, Гусси сунул мне под нос клочок бумаги. Это был чек на 50 000 фунтов стерлингов.
— А я ведь ничего ни у кого не просил, — просвистел он. — Чек пришел совершенно неожиданно. Я думаю, это от одного из крупных рекламных дельцов… Кому-то выгодно чтобы поднимался спрос на подобные программы. А спрос, как известно, рождает предложение… Вот мне и платят, чтобы я ничего не разглашал. Так что я хочу знать, не подставлю ли я себя под удар, если получу по чеку.
Я не успел ответить на его вопрос — за закрытой дверью раздался звук бьющегося стекла.
— Еще один сломали, — пробормотал Гусси. — Мне не удалось научить Бинго пользоваться ручками вертикальной и горизонтальной настройки. Как только изображение искажается, он с размаху бьет по телевизору. Каждый раз лопается трубка.
— Дорогое, должно быть, удовольствие…
— Штук двенадцать в неделю. Я всегда держу запасной аппарат. Кстати, помогите мне внести его в ту комнату. А то зверюшки разволнуются.
Мы вместе вынули из стенного шкафа новенький телевизор. Взявшись с обеих сторон, осторожно понесли его в полутемный телерай.
А изнутри доносился усиливающийся гул, в котором слился лай собаки, ворчание медведя, пронзительные вскрики обезьяны и красноголовой кошки. Животные, неожиданно лишенные интеллектуальной пищи, были на грани бунта.
1974, № 6
Владимир Щербаков
ОТКРЫТИЕ ПЛАНЕТЫ
Рис. Роберта Авотина
Крылатый конь
Вечером прошумел дождь и утих. Открылись серебряные звезды. Перед восходом еще раз прилетали тучи, но ненадолго: утро было чистым и прозрачным.
«Похоже, очень похоже, — подумал Сергей, просыпаясь, и мысль была так отчетлива, что казалось, кто-то повторял ее вслух, — а ведь все здесь другое, вот что удивительно, даже сон невесомый какой-то, точно в скоростном самолете или ракете. И не вспомнить сразу, что снилось: сосны на взморье? весна? июльское поле?..»
Он подошел к окну и увидел, как рассыпалась далекая громада тучи. Звезда-солнце прожгла ее насквозь. Как ни стремителен был рассвет, под деревом у окна еще пряталась предутренняя тень. Крылатый конь пробежал под окном, разрезав тень светлыми крыльями, и остановился на поляне как вкопанный. Его появление стерло в памяти сон о Земле.
За стволом дерева мелькнула фигура Рудри. Он накинул на крылатого коня седло. Тот вздрогнул словно от ожога. С ветки сорвалась дождевая капля и розовым яблоком укатилась в траву.
— Конь готов, — громко сказал Рудри. — Ждет гостя.
Сергей вышел на крыльцо. Легкий воздух дрожал, как летучее пламя, готовое сыпануть искрами и угаснуть. Дважды в год тысячекилометровая орбита выводила планету почти в самый центр двойной звезды, где гравитация белого и черного (невидимого) солнц точно заводила часовую пружину. Тогда планета вращалась быстрее, а вес всего, что находилось на ней, менялся, даже скалы становились легче. Наступали дни, когда все летающее и порхающее расправляло крылья и паруса, чтобы ринуться вверх. И сегодня было такое утро, утро невесомости.