Не могу ручаться, что действительно видел что-то там, на набережной. Могло показаться. Шок все-таки…
Они стояли, наклонившись над водой, и, кажется, курили. Их голоса и смех звучали так ясно, словно нас не разделяло полсотни метров. Я слышал каждое слово, вылетающее в солнечный воздух. Так, невинная болтовня, треп, анекдоты. Парень и девушка. В зеленом. Военная форма. Оба в кепках, у девушки — две светлые косички. Парень с усами, высокий и поджарый. Веселые ребятишки.
Я бы их не заметил, но что-то с ними было не так, и, только приблизившись, я понял, что именно: в то время военные носили совершенно другую форму. А эти были в какой-то необычной, пятнистой, из гладкой, мокро отливающей ткани. Не знаю, почему мне это запомнилось.
А потом девушка вдруг оглянулась, и я увидел ее лицо. Это была она — Валентина. Живая. Лет двадцати трех. И я клянусь: в течение тех нескольких секунд, что я смотрел на нее, меня не покидало ощущение, что с ней-то как раз все нормально, она находится там, где должна находиться, а вот со мной что-то не так…
— Хорошо. Вот видите, а вы говорите — все. А почему она была в военной форме, как вы считаете?
— Я никак не считаю, доктор. Этого не было. Мне показалось. Вы не представляете, в каком я был состоянии.
— Отчего же? Вы были не только в отчаянии из-за гибели своего ребенка. Вам казалось, что именно вы в этом виноваты. Скажите честно: у вас не было мысли, что, если бы можно было вернуть то мгновение…
— Я понял. Да, было. Именно об этом я и думал. Если бы можно было вернуть то мгновение! Да я бы жизнь за это отдал. Лишь бы больше не мучиться…
Почти все пошло наперекосяк. В больнице у меня было достаточно времени, чтобы подумать, и я бесконечно прокручивал в уме ситуацию — чуть не свихнулся от этого. Мне казалось: теперь — все. Трещина на стекле, и заделать ее никак нельзя. Жизнь распалась на ДО и ПОСЛЕ.
В мое окно стучалась ветка, тонкая, юная, вся в нежной листве. Ветер приносил новые ароматы. По утрам я видел полосы молочного тумана. Не было еще на моей памяти настолько красивой весны, но она опоздала: ужас перечеркнул мою память. День «X» удалялся во времени, превращался в негатив, все более размытый, но ощущение трещины никак не хотело исчезать, и я вновь и вновь возвращался — вместо того, чтобы вылечиться от этого.
Вот же она — пролетает в сантиметре от моей руки. Сзади — стена. Крошечные ручонки срываются с цепей — как это вышло? Удар, звонче которого я не слышал никогда. И — больше нет.
Валя, Валя, Валя. Вернуться и поймать ее на лету. Отвратить тот удар о старые кирпичи. Затылком. Валя! Это я виновен. Если бы ты не отвлекалась на меня, ты бы не упала. Если бы я тебя поймал, ты была бы жива. Если бы я вообще тогда не пришел, ты бегала бы в школу по чистой весенней улице среди просыпающейся жизни. Ты существовала бы сейчас, если бы не было с тобой меня.
Вернуться и поймать ее на лету.
Ежедневно ко мне приезжала Оксана, жена. Понимала ли она, почему я не выздоравливаю? Сидя на краю моей койки, она спрашивала: ну, сегодня хоть немного, хоть капельку тебе лучше?..
Я вглядывался в ее молодое чистое лицо, в ясные испуганные глаза и врал: да, милая, сегодня, несомненно, уже гораздо лучше!
Она делала вид, что верит в мою ложь. А я смотрел на нее, как в первый раз, и не мог отделаться от мысли, что и эта прелестная женщина живет на свете, быть может, лишь благодаря чьему-то непоявлению. Все мы живы только потому, что кто-то в свое время нам не помешал…
Вот до чего я дошел. Прощаясь, я умолял ее: Оксана, будь осторожнее! Сразу домой! Никуда не ходи! Ты единственный человек, который у меня остался, не покидай меня, пожалуйста…
Она пугалась этих слов, хватала меня за руку, просила не говорить так, убеждала, что у меня стресс. Я это понимал и без нее.
А потом мне вдруг действительно стало легче. Помню, как впервые поднялся с кровати и дошел до окна. Внизу были качели, и все внутри меня так и охнуло при виде их.
Почему я говорю, что почти все пошло наперекосяк?
Летним днем я ехал с кладбища в совершенно пустом автобусе. Девушка, сидевшая чуть впереди меня, мимолетно оглянулась, и я узнал ее.
— Юля!
Она вздрогнула от моего голоса и втянула голову в плечи. Два года, в течение которых мы не виделись, не оставили на ней следа. Все такая же, немного испуганная, с глазами котенка. Подвинулась, разрешая сесть рядом. Помнишь, Юленька, мы расстались в четверг. Осенью, в слякоть. Ты уходила, не замечая луж а я даже не стал провожать тебя взглядом — настолько был уверен тогда, что ты мне не подходишь. Мы не поссорились, просто я тебя не любил. И сказал тебе это, словно ударил. Не люблю, нет чувств, мы — разные. И ты ушла. О том, что было два года назад, говорить теперь бессмысленно. Ты ни за что не поверишь, насколько я изменился.
— Ну, как дела?
Посмотрела хитро.
— Кстати, хорошо.
— Правда, хорошо?..
Она могла не отвечать, я все видел сам. Так притворяться невозможно, у нее действительно все наладилось — без моего участия. Я помню, КАК в свое время она ко мне относилась, как ловила каждое слово, сколько нежности было в этих глазах, теперь равнодушных.
— А я по тебе скучал. Знаешь, ты мне даже снилась. Что ты скажешь на это?
— Ничего не скажу, — она сидела, храня безмятежное выражение лица. — Иногда мы не представляем, чем обернутся в будущем наши поступки. Я в курсе, что ты меня искал, — мне сказали. Женщины не умеют хранить тайны. Ты позвонил моей подруге, а она — мне. Но это ничего не меняет.
— У тебя уже кто-то есть? — почему-то с надеждой спросил я.
— Нет. Просто я тебя больше не люблю, и мне легко.
— Значит, и не любила.
— Мне все равно, как ты это назовешь.
— А вам была очень дорога эта женщина?
— Понимаете, доктор, дело даже не в этом. Просто в то время, когда мы общались, я не понимал, как это ценно — когда тебя любят, понимают и не предают. Я ни у кого потом не встречал подобного отношения, даже у Оксаны жены. Отношения, при котором другой человек для тебя важнее, чем ты сам, — вот что было в той девушке. Притом ее вовсе не любовь сделала такой. Она сама по себе была такая. А я ее потерял. Она не захотела даже дать мне телефон сказала, что нам не о чем говорить потому что ей со мной неинтересно.
— Вы были этим расстроены?
— Очень.
Долгое время я не мог смотреть на детей, особенно на девочек возраста моей дочери. Боль была почти физическая. От взгляда, от голоса. Оксана понимала, сочувствовала, предлагала родить мне ребенка, но я не мог об этом слышать. Одного своего ребенка я уже убил, казалось мне. Я не имел права взять на себя ответственность еще за одну жизнь.
Пришла осень, потом мир остыл, и посыпался снег. Резко потемнели вечера задули ветры, все обезлюдело, и наступила эпоха синих фонарей, твердой земли, снежных призраков и какого-то задумчивого одиночества.
Одиночество стало частью моей души. Жена уже не говорила о ребенке, почти не утешала меня, у нее странно переменился взгляд, и, стоило мне сказать хоть слово на «заданную тему», она вставала и уходила в другую комнату. Быть может, ей стало страшно или скучно со мной, а может, и то, и другое сразу. Если бы рядом была Юля, у нее хватило бы терпения и любви, чтобы помочь мне переболеть. Но я, как выяснялось теперь, выбрал не того человека. И еще одно мгновение, которое нельзя вернуть, поселилось в моей памяти. Тот день, когда, ничего не видя от слез, от меня уходило мое счастье.
С Оксаной мы расстались в феврале. Она просто сказала, что хочет уехать к родителям, и я не стал возражать. Наверное, это действительно было нужно, не знаю.
Самое странное — я по ней почти не скучал. Даже думал редко. Словно ее и не существовало никогда. Вот уж не предполагал, что так бывает…