— А серьезно?
— Сегодня — твоя очередь наливать. Не заговаривай мне зубы.
— А люди говорят, что с тебя причитается.
— Еще чего. Я каждый день герой, так никаких денег не хватит.
— Но повышают тебя не каждый день.
— Ага, — Тим хмыкнул. — Абсурд: старую добрую АТС спасли — ни одна собака не заметила. А вот здание налогового комитета… кого нынче фачит налоговый комитет?
— Да ты что? Ребенок ты, Тимка. Сейчас под землей — брожение власти, каждая собака за свой кусок держится, а уж бюрократы — и подавно. Этим-то всегда найдется кого фачить. А АТС — это проблема нашего тонущего корабля. Подземная кабельная оч-чень хорошо спрятана от катаклизьмы.
— Ясно. Мой старик, как всегда, прав.
— А что говорит твой старик?
— А, неважно. Наливай.
— «Резины» тебе отрезать?
— Сам жуй свою «резину».
— Обижаешь. Кормильца обижаешь! Ладно, пес с тобой. Давай, за твоего старика и его мудрость, да пребудет она с ним ныне, и присно, и вовеки веков.
— Аминь. М-м-м, ты чего пьешь-то, настойка на ящерицах, что ли?
— Ага. Представь себе, у них тут ее — залежи.
— Так ясное дело, кому нужно это дерьмо, это только ты со своей страстью к экзотике.
— Эту экзотику, может быть, потом никогда не получится достать.
— А если серная кислота будет под угрозой вымирания, ее тоже срочно пробовать будешь?
— Да ну тебя, Тимка, ты не гурман.
— Прямо скажем. — Тим огляделся. — Из наших сегодня не заходил никто?
— Все дома. Раны зализывают, я так думаю. Только ты бродишь, как медведь-шатун.
— Привычка осталась. С женатых времен.
Алексей деликатно помолчал.
— Мать-то как?
— Так, — отвернувшись, буркнул Тим.
Алексей поднял бутылку, и фальшиво-бодрым голосом произнес:
— Тогда — за здоровье твоей мамы и иже с нею. Надежда умирает последней, Тим.
— Поехали.
«Резина» — она резина и есть. Не прожуешь. Зато калорийная, зараза.
— Ты-то под землю не собрался еще?
— У меня клаустрофобия, — поморщился Алексей и добавил:
— Если я уйду, кто вас, оглоедов, кормить будет?
Святая правда. Единственное, чего в городе с избытком — «резины», синтетического мяса. Ну, и водки, как всегда. На все остальное цены подскочили в среднем в пять раз, это — пока.
— Семья — там, позавчера отправил. Теперь мне спокойно до безобразия.
— А заразишься? Чем-нибудь.
— He-а. Я — заговоренный. Вчера уж было подумал — пришла она, деревянная: встал с утра — руки не гнутся. А к обеду разработались. Потом вспомнил — намедни с работягами контейнер ворочал, а годы-то уже не те, и привычки нет…
— Разжирел на чужих костях, буржуй.
— Не говори. Засыпаю в слезах, гложет что-то, опять она, злодейка, совесть коммунистическая! — засмеялся Леша.
— Ты еще красный или уже вышел?
— Красный, а как же. Только наши тоже уже все под землей.
— А ты, значит, здесь. На передовой, с народом. Как там у вас: это есть наш последний…
— Последний, — кивнул Алексей Кстати последний день здесь гуляем. Завтра они эвакуируются.
— Тогда сейчас еще пойдем играть.
— Разбогател, что ли?
— Тетя из Америки приехала.
— Я так и подумал.
Заведение располагалось на тридцатом этаже. «Завтра они уедут, — подумал Тим, — а послезавтра сюда переселится кто-нибудь… может, даже наши диспетчера. Тогда и пойдем в отрыв, наверняка эти все не увезут… а можно даже вывеску не снимать: «Пироман» — звучит подходяще».
На панно, раскинувшемся по всем трем стенам зала, резвились толстощекие саламандры, многоглавые драконы с пышными сигарами в зубах, веселенькие неоновые язычки пламени…
Варанчик в бутылке увял и свернулся клубком на дне.
— Иди, покупай.
— Наглец. А твое повышение?
— Ладно, не жмись.
— Тогда я не буду пить за твое повышение. Из принципа.
— Ну и черт с ним. Не в этом счастье.
— А в чем счастье, Тим?
— Нет счастья, Лешка. Пойдем хоть истину поищем.
— Привет, Тим, — кивнул бармен.
— Привет, коль не шутишь.
— Ты знаком с Николаем?
— Еще бы. Это мой лучший друг. Я ему одолжил свою жену под огромные проценты.
— Тим, слушай, друг, будь мужиком. Умей проигрывать, — поморщился Николай.
— Я еще не играл. Вот щас напьюсь и пойду. Играть.
— Сам подумай, она — баба, страшно ей здесь, а ты же уходить вниз не хочешь.
— А вот этой куколке, что с тобой пришла, не страшно?
— Меня Оксана зовут.
— Очень приятно. Меня — Тимофей.
— Я поняла.
— А что это вы мне улыбаетесь? Вы Николаше улыбайтесь. Он — крутой, он всех женщин, которым страшно, отправляет под землю.
— Я работаю наверху.
— Охотно верю. Оксана, спасите меня.
— От чего?
— Не знаю… да что вы улыбаетесь всё?
— Вы очень быстро пьете.
— Так и задумано.
— Мне придется вас провожать.
— Меня?!
— Вас.
— Хм… до дома?
— Видимо, да.
— Согласен.
— Тим, не выпендривайся, будь мужиком, умей проигрывать.
— Тим, да прости ты ее, тебе сразу станет легче, — вмешался Лешка.
— А пошли вы все. Я ее никогда не любил, ясно? Любить и ненавидеть можно только того, кого понимаешь.
— Ты никогда ее не понимал.
— Никогда. А сейчас не понимаю совсем. Вот! Оксана, рассудите нас. Как женщина. — Тим начал стягивать рубашку, путаясь в рукавах и обрывая пуговицы, — вот, смотрите, это — я. Вот, пощупайте, да нет, вы не стесняйтесь, ничего личного.
— Ну, началось, — пробормотал Леша. — Тимка, пошли отсюда, а?
— А вот смотрите — это он. Николаша. Его вы уже щупали? Нет? Не обязательно, и так же видно. Эт чего, это — мужик? Эта гора сала — мужик?
— Совсем сдурел?
— Совсем. — Тим сполз вниз по стойке бара. — Я вчера чуть не сгорел. Я вчера чуть ребят не сжег. У меня мать в больнице с деревянной чумой, ясно? — проскулил он, вытирая пятерней слезы и сопли.
— Держи себя в руках, не одному тебе плохо, — отчеканил Николай.
— Аааааа! — Тим хищно прищурился. — И тебе? Жлобяра, твои родные уже несколько лет в подземке, ты мне будешь мозги… иметь, что тебе — плохо, ты!!
— Какой отсюда вывод? — усмехнулся Николай. — Значит, что-то во мне есть. А ты со своим героизмом — в заднице.
— Только не в твоей. Ты не настолько сексуален, дружище. Оксана, Николаша — сексуален?
— Заткнись, придурок!
— Я с тобой не разговариваю. Оксана, что скажете? Да что вы мне улыбаетесь все время, как дурочка, мне плохо, а вы улыбаетесь… сексуален он или нет?
— Вы — эффектнее.
— От. Это — женщина. А то — не женщина. То — землеройка. Такая же прожорливая. Пусть живет под землей. С кротом вот этим. Пусть. Она — землеройка. Прожорливая такая же. Ей всегда не хватало. Всего.
— Чего ей не хватало?
— Ну, денег не хватало.
— А еще чего?
— ЧЕГО ВЫ УЛЫБАЕТЕСЬ? Со всем остальным все нормально! Не верите? Я же пожарник! У меня шланг, знаете, какой? Не знаете? Щас я покажу.
— Тим, придурок, пошли домой, друг, сейчас пошли! — Алексей потянул приятеля за локоть.
— УБЕРИ РУКИ! Я сказал, убери. Вот! — Тим взгромоздился на стойку бара, — я щас покажу…
— Оксана, пойдемте отсюда.
— Не пойду, мне интересно.
— ЧТО вам интересно? Вы что, пьяного голого мужика никогда не видели?
— Мне интересно, чем это все закончится.
— Ну, знаете!
— Тим, дружище, слезь со стойки, а то мне сейчас придется охрану вызвать. Слезь по-хорошему, я тебя прошу, Тим, малыш, пожалуйста, слезь и оденься.
— Правильно, Тим. Вы еще не забыли, что я обещала проводить вас домой?
— Рад за вас, Оксана, — процедил Николай и, отходя от стойки, бросил через плечо: