Подпрыгнувший кокон медленно опускался к земле, через минуту он дернулся, будто от удара, и взлетел вновь. Быстрым шагом Губин направился к дороге, прижимая журналы к груди, свободной рукой отклоняя с пути жесткие стебли сорняков. Где-то справа послышался свист турбины автомобиля и, кажется, чей-то голос. Щебенка, прикрытая травой, хрупнула под ногами. Он взбежал по насыпи вверх, оглядываясь на едва поспевавшую Ирину Васильевну, и здесь увидел старенький «Опель» с распахнутой дверцей, рядом — мальчишку лет тринадцати, в бейсболке набок и желтых от грязи джинсах.
— Чего, дед? — тот усмехнулся не по-детски — цинично как-то, словно сплюнул. — Ломился… как пес на жратву. Людей, что ли, давно не видел?
— Давно, — Александру Сергеевичу снова захотелось курить, сильно — пальцы нащупали и сжали пачку сигарет. — Родители где?
— Мои? А отправились уже. Летают где-то, — щурясь, он поглядел на проплывавшие в небе точки. — Я их надурил — кнопку не нажал и все. Хоп! — он подбежал к опустившемуся на дорогу кокону и размашисто ударил ногой.
— Господи, там же человек! — Ирина Васильевна замерла, хватаясь за локоть мужа.
— А мне-то что? — сузившиеся глаза моргнули нахальством, он сбросил с головы кепку, редкие длинные волосы рассыпались по лбу и щекам. — И ему ничего! Подумаешь, кувыркается. Надоело мне уже здесь! Вот, хотите, машину забирайте! Там на сидении консервы, конфеты и два пистолета. Забирайте! А я у-хо-жу! — мальчишка выхватил из кармана коробочку гиротаера и откинул крышку. — Батарея на восемьсот лет, меж прочим! С родаками точно не увижусь.
— Не смей этого делать! — выкрикнул Губин. — Не смей!
— Опля! — высунув язык и сморщив нос, он вдавил кнопку гиротаера.
— Саша! — Ирина Васильевна не то укоризненно, не то жалобно смотрела на мужа.
— Что ж я сделаю? Не ожидал я… — он подошел к пареньку, застывшему в нелепой позе — согнув чуть ноги и подавшись телом вперед, будто лягушонок перед прыжком. Пограничный слой зудел и уплотнялся, приобретая металлический отблеск. Через минуту мальчишку уже не было видно, кокон стал похож на огромную дрожащую каплю ртути, потускнел и, оторвавшись от земли, медленно поплыл вверх.
— Чертов, чертов Дашкевич, — пробормотал Губин. — Конечно, тогда он и думать не мог, что убьет нас всех… — он помолчал, ковыряя ногой края воронки, оставшейся от торсионного вихря. — Пойдем, Ириш.
— А давай поедем? — Ирина Васильевна прислонилась к дверце «Опеля». — Сердце что-то колет, — она улыбнулась. — Немножко совсем… наверное, ходили долго, — когда она так улыбалась, Александру Сергеевичу казалось, что ее серые большие глаза плачут.
Напрямик их дача была в четырех километрах от станции, но на машине, доставшейся им после этого нелепого, неприятного случая, пришлось ехать окольным путем — вокруг виноградников, конечно, заброшенных, как и всё в этом поселке, в соседнем городе и дальше — по всей Земле. Асфальт на дороге пошел трещинами, раскрошился, из извилистых щелей, будто щетина, торчали пучки жесткой травы и еще какие-то отвратительные цветы телесной окраски. За развилкой к ферме начиналась грунтовка; разбитая многими годами раньше, теперь она была пригодна для езды не больше, чем овражистые склоны с лесом сорняков вокруг. Губин пожалел уже через несколько минут, что повернул сюда, — машина проваливалась в рытвины и едва ползла днищем по траве.
— Мы не проедем, — признал он. — Все, прокатились, Ирочка.
— Я виновата. Вот непременно с комфортом старухе захотелось.
— Да… А здесь недалеко, если через лесополосу и по ручью потом, — он еще раз попробовал стронуть автомобиль с места, гоняя турбину на низких оборотах, рывком педали форсируя до стеклянного дребезжащего свиста, но «Опель» лишь глубже зарывался задними колесами в грунт.
— Пойдем потихоньку, — Ирина Васильевна сняла его руку с руля. — До вечера доберемся.
Около часа они двигались тропинкой вверх по ручью. Вдали уже показались дачи и бухта под сходящими ступенями скалистыми утесами, слева поднимался холм, невысокий, курчавый местами от терновых кустов, — Александр Сергеевич называл его Крысиным. Здесь действительно было много крыс, особенно последние два года. Теперь же вид восточной части холма удивил даже заглядывавшего нередко сюда Губина. От камня, напоминавшего большой поломанный зуб, по всему крутому изгибу склона были видны темные отверстия норок. Они тянулись в шесть рядов ровными линиями, к каждому ярусу вела узенькая тропка, плотно утоптанная тысячами лапок, и в самом верху находилась нора побольше, с входом, скрытым наполовину плоским камнем. Это походило на настоящий, разумно спланированный город. Крысиный город. На голой возвышенности под высохшим дубом, словно дозорные, сидели насколько рыжих зверьков. И было тихо, только за северным склоном что-то слышалось — не то неторопливая возня, не то шелест травы в ветерке.
— Что же это такое?! — Ирина Васильевна остановилась, поглядывая коротко то на мужа, то на огромное крысиное поселение. Удивление и страх читались в ее глазах.
— В июне здесь такого не было, — поправив очки, Губин сделал еще шаг вперед. — Бред какой-то.
— Я туда не пойду! — она схватилась за край его рубашки. — Не пойду, Саш.
— Всего лишь крысы. Крысы, — он сошел стропы, заглядывая за острый выступ камня.
Один из зверьков, сидевших шагах в тридцати, встал на задние лапы и пискнул. Его отвратительный, будто прикосновение мокрой шерсти, голос подхватили другие — где-то за камнем и дальше в лощине. Из нор появились острые мордочки — сотни, с желтыми зубами, торчащими, как занозы, с глазами, блестящими брызгами грязи. Холм ожил от движения множества серых, рыжих существ, и воздух, кусты, трава вокруг звенели от гадкого писка.
Губин стоял с минуту, прижимая к груди стопку журналов, а Ирина Васильевна вскрикнула и побежала. Бежала куда-то вниз к балке, разделявшей холмы. Ноги ступали неуклюже, и она дважды едва удержалась на крутом глинистом спуске. Александр Сергеевич нагнал ее уже внизу, подхватил за руку, и они вместе остановились на дне ложбины.
— Ну? Ириш, ты же этих пасюков никогда не боялась. Чего на тебя нашло?
— А знаешь, страх какой?! Я думала… — она дышала часто, с хрипом, сердце тряслось, кололо грудь до ключицы. — Думала, они на нас бросятся. Господи, какой ужас!
— Глупости, — он оглянулся в сторону Крысиного холма. — Странно, конечно. И развелось их много. Необъяснимо много.
— Саша! — она, сжимая ладонью рот, опустилась на землю.
Шагах в десяти от нее лежал человек. Вернее, существо, очень похожее на человека. Мертвого человека. Его открытые глаза, светло-карие, с длинными бледными ресницами, смотрели неподвижно и чуть косо. Они были слишком, слишком ясны, слишком пронзительны, какими не бывают глаза мертвеца, и от этого становилось жутко, будто сама смерть вышла из могил и стала над миром вместо жизни. Лицо его и кисти рук, торчавшие из манжеток, казались прозрачными, словно застывший студень с извилинами бурых вен. И волосы, редкие, крысиные, осыпавшись, лежали пучками на камнях и чисто-черном вороте костюма.
— Не смотри туда! — Губин поднял Ирину Васильевну и прижал к себе. — Не смотри! Это какой-то бред…
— Бред? Все кругом бред?! — она стиснула зубами ткань его рубашки; сердце болело; воздух стал ватным.
До дачи Александр Сергеевич нес ее почти на руках, измучившись до дрожи в теле сам и измотав ее. Когда они подошли к калитке, уже вечерело. За темными ветками сада появлялись звезды; и коконы, летящие непривычно низко, светились, словно сгустки фосфора. Электрогенератор Губин запускать не стал — не было уже сил возиться с капризным механизмом, просто зажег свечи, которые всегда стояли в готовности на столе гостиной, и кое-как развел примус, чтобы вскипятить чайник.
Он присел на диван рядом с женой. Она молчала, несколько минут листала журнал и, может быть, разглядывала заголовки, едва различимые в полутьме, стараясь отвлечься, не вспоминать о случившемся с ними в пути. Потом вдруг сказала:
— Умру я, наверное, Саш.
— Пожалуйста, не говори такое, — он погладил ее волосы, седые, едва золотистые в отблеске свечей.