— Совсем житья не стало, мало что на путников, уж и на деревни нападают, — сетовал крестьянин. — У нас теперь каждый день на колокольне дозорный дежурит. Чуть что — в набат, и тут уж хватай, что у кого есть, выбегай из дома… Ладно, от обычной-то шайки отобьемся, а если, оборони Господь от такого несчастья, бургундцы пожалуют? Вот в запрошлом годе…
В этот момент в горницу вбежала девочка: «Папа, у Жаннетты опять началось!..» Воскликнув так, она остановилась, испуганно глядя на чужаков.
Франтичелли бросил косой взгляд на хозяина. Тот, похоже, был напуган еще больше, чем его дочь.
— Что случилось? — спросил итальянец, хотя Миллер пихал его в бок: дескать, не вмешивайся.
— Да нет, ничего, мессир, — пробормотал дядюшка Жак. — Жаннетта… моя старшая дочь, мессир…
— Так что с ней? — настаивал Франтичелли. — Она больна? Или, может быть, рожает?
— Нет, что вы, мессир, она еще совсем юная девушка! И она… нет, право, это все пустяки, не стоит и говорить!
— Ты же знаешь, я врач, — Франтичелли говорил мягко, что не очень вязалось с его воинским облачением. — Хороший врач. Без ложной скромности, других таких ты вряд ли встретишь. Я учился в Риме. (Это была чистая правда.) Ты помог нашему товарищу, а я постараюсь помочь твоей дочери. Позволь мне взглянуть на нее.
Крестьянин смотрел на него с сомнением. Он и сам понимал, что лекарь, способный за два часа поднять на ноги тяжелораненого, встречается не каждый день. Но можно ли довериться постороннему человеку, да еще такому странному?
— Дело в том, мессир… ее недуг не телесный. Да что я болтаю, старый греховодник, может, это и не болезнь вовсе, а благодать Божья!
— Для того и ученость, чтобы отличать одно от другого, — уверенно возразил Франтичелли.
Хозяин еще некоторое время колебался. Наконец решился.
— Хорошо, мессир. Простите мне мои сомнения, но вы же понимаете, Жаннетта мне не чужая… Вы ведь никому не станете об этом говорить? Сами знаете, как люди любят сплетни.
— Всякий целитель обязан хранить врачебную тайну, — заверил его Франтичелли и пошел за ним следом.
— Эй, ты куда? — окликнул спутника по-английски Миллер, мало что понявший в прозвучавшем диалоге. — Надеюсь, ты не забыл инструкцию?
— Да помню, — отмахнулся итальянец, скрываясь за дверью.
В комнате, куда привел его дядюшка Жак, находилась действительно совсем юная девушка, скорее, даже девочка лет четырнадцати. Правда, Жаннетта превосходила ростом многих своих сверстниц, но сейчас это было не слишком заметно, ибо дочка крестьянина стояла на коленях, вполоборота к вошедшим. Лицо ее, с неожиданно тонкими чертами, трудно было назвать красивым, однако оно отличалось тем обаянием, которое порой производит более сильное впечатление, чем совершенная красота. Но сейчас лицо это было искажено гримасой отрешенности. Широко распахнутые сияющие глаза смотрели в угол комнаты, но явно видели нечто совсем иное. Губы застыли в блаженной полуулыбке; из угла рта на подбородок сочилась струйка слюны. Девушка вздрагивала всем телом, раскачиваясь из стороны в сторону и стискивая руки перед грудью. Темные волосы, слипшиеся от пота, в беспорядке разметались по плечам.
— Давно это с ней? — спросил Франтичелли.
— С прошлого года, мессир, — ответил сокрушенно дядюшка Жак.
— Она говорит, что в такие минуты ей являются святые и ангелы Божьи. Может, это и впрямь благодать, а ну как наваждение? — крестьянин набожно перекрестился.
— Ни то и ни другое, — решительно возразил Франтичелли. — Твоя дочь больна, но, думаю, я смогу исцелить ее. А теперь оставь нас и ничего не бойся.
Дядюшку Жака явно не привела в восторг идея оставить свою дочь наедине с незнакомым мужчиной.
— «Не навреди» есть первая заповедь врача, — назидательно добавил Франтичелли. — Я клянусь тебе святой Троицей, — он перекрестился, вспомнив, в какую сторону это делал хозяин дома, — что твоей дочери не будет нанесен никакой урон. Если сомневаешься в моем искусстве, пойди взгляни, насколько улучшилось состояние нашего товарища за минувший час.
Некоторое время дядюшка Жак подслушивал под дверью, готовый, если что, прийти на помощь Жаннетте, но изнутри не доносилось никаких подозрительных звуков. Лишь один раз что-то тонко загудело, будто комар, и тут же смолкло. Наконец, утомившись ожиданием, хозяин дома вернулся в комнату, где скучал Миллер.
Они молча сидели друг напротив друга; время от времени в дверь с любопытством заглядывал кто-нибудь из детей хозяина и тут же исчезал, встретившись с суровым взглядом отца. Дядюшка Жак все больше сожалел, что доверился этому странному полувоину, полулекарю; и вот, когда он уже совсем извелся, в дверях, наконец, появился Франтичелли.
— Твоя дочь здорова, — объявил он. — Окончательное исцеление займет еще несколько дней, но припадков больше не будет. Сейчас она спит, но прежде, чем мы уйдем, ты сможешь разбудить ее и убедиться, что все в порядке, А потом пусть спит дальше. Не нагружай ее работой по дому в ближайшую неделю.
Дядюшка Жак вскочил на ноги.
— Не сейчас, — остановил его Франтичелли, — я скажу, когда будет можно.
Полчаса спустя он снова осмотрел Цибульского. Тот уже порывался встать, крайне досадуя, что, в нарушение инструкции, провел в неподходящем времени целую неделю. Франтичелли заверил его, что еще двадцать минут ничего не решают, и наконец позволил хозяину дома переговорить с Жаннеттой. Девочка ничего не помнила о лечении, но чувствовала себя хорошо. Дядюшка Жак рассыпался в благодарностях и — к вящей радости Миллера — решительно отверг попытку расплатиться за помощь Цибульскому новенькими монетами с профилем императора Траяна. Возможно, хозяйственная крестьянская натура и заставила его тут же пожалеть об этом благородном порыве, но слова были произнесены, и брать их назад было поздно.
Обменявшись любезностями с хозяином, двое хрононавтов, поддерживая под руки третьего, покинули дом семьи Дэй и двинулись в сторону леса.
— Зачем ты это сделал? — бурчал Миллер. — Уж лучше бы мы заплатили ему золотом!
— Действительно, Франтичелли, — поддержал его Цибульский, — конечно, это люди спасли мне жизнь, и я им благодарен, но вам не следовало…
— Я врач, — ответил итальянец, — я, в конце концов, давал клятву Гиппократа.
— Для хрононавтов она неактуальна, — напомнил Цибульский. — Мы не имеем права не только отбирать жизнь, но и спасать ее. Мы не можем допустить изменения истории, даже когда речь идет о жизни всего лишь одного человека.
— Я и не спасал ничью жизнь! Я знаю инструкцию не хуже вас. Диагноз этой девочки — экстатические парциальные судороги и мусционогенная эпилепсия. Это не смертельно. Я провел сеанс коррекции электрической активности ее мозга, а также ввел ей в кровь сто микрокапсул стабилизаторов, которые, поочередно растворяясь, обеспечат успешное течение реабилитационного периода. К счастью, современные технологии позволяют полностью излечивать эпилепсию. Вот и все. Конечно, может быть, в будущем из-за этих припадков ее бы сожгли, обвинив в связи с нечистой силой. Но мы, в конце концов, не можем предусмотреть всего. Любой наш шаг в прошлом теоретически может иметь непредсказуемые и далеко идущие последствия.
— Именно на это упирают сторонники запрета хрононавтики, — заметил Миллер.
— Но хрононавтика существует уже тридцать лет, и за это время не обнаружено ни малейших признаков изменения истории! — возразил Франтичелли.
— Существует теория, что они и не могут быть обнаружены, — сказал Миллер. — Просто, когда происходит изменение истории, меняется все — и любые материальные свидетельства прошлого, и наша собственная память.
— Ну, ты же знаешь: теория, выводы которой в принципе не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты экспериментально, не может считаться научной, — парировал итальянец.
Они вошли в лес и осмотрелись. Кажется, посторонних поблизости не было. Пора активировать трансхроны. Первым отправили Цибульского.