Генрих ушел, а Ричард смотрел ему вслед и думал:
«Я не могу подсказывать тебе, парень, потому что тогда ты на самом деле убьешь дракона. И ты — единственный из нас — станешь героем. И все бы ничего, да только этот поганец перед смертью наверняка расскажет тебе всю правду, и тогда ты вернешься — полный собственного величия и праведного гнева к лжецам. Ты станешь великим героем. А кем окажемся мы? Нет, парень. Увы. Мы все повязаны ложью и кровью, и, как ни крути, для тебя тоже иного пути нет. Уже завтра ты станешь одним из нас — героем легенд и девичьих грез. Бесстрашным героем великого Белого Братства! А дракон — что ж… Он ведь… э-э-э… нечасто… и… э-э-э… немного — подумаешь, один город в пять лет. В войнах и то ежегодно гибнет гораздо больше народу!
Да… Что ж тут поделаешь — дракон, он и есть дракон.
А мы — герои».
Сергей Федин
ВОСХОДИТ МУТНОЕ СОЛНЦЕ
Всю ночь под жуткое уханье филина Яга ворочалась на своей остывшей печке. А утром, едва засветилось пыльное оконце, засиженное ядовитыми мухами, свесила босые ноги вниз и, кряхтя, потащилась к двери.
Тяжко было у старой на сердце, муторно. Почти уж сто лет не слезала она с печи, все хворала. А как чуток полегчало, решила проведать глушь свою дремучую.
Заскрипела, поднатужилась дверь трухлявая, выпустила-таки старуху на свет. Крякнула изба, зашаталась, но выстояла, только ногой трехпалой дернула.
Оглянулась старуха окрест — не узнать Леса.
Все вокруг в рост человеческий заросло белесой дурман-травой. Неподвижно и угрюмо расстилалась она во все стороны. Только желтый туман колыхался поверху. А деревья, могучие, мрачные, по самые вершины заросли густой паутиной.
И ни звука кругом, ни шороха. Удивилась Яга, видно, неладно что-то в ее Лесу. Надо, думает, слетать, все закоулки проведать, разузнать, в чем дело, да наказать кого следует.
А ну-ка, где там ее волшебная ступа? Полезла под избу, нащупала скрюченными пальцами свою заветную, вытащила на свет.
Смотрит — в труху рассыпалась старая ступа, ни на что не годится.
Осерчала Яга, да делать нечего — пришлось идти пешком. Вышла на заколдованную тропинку, кликнула лешего. Но никто не вышел из чащи. Бывало, раньше леший тут же бежал на зов, кланялся да дорогу показывал, а сейчас как сквозь землю провалился — не отзывается.
Пуще прежнего осерчала старая, ударила злобно клюкой в землю, Змея Горыныча вызывать стала.
И опять никто не явился.
Совсем расстроилась Яга, ничего понять не может.
Приковыляла к заколдованному болоту, еле отдышалась. Свистнула по-особому, да никто не отзывается. Ни кикимор, ни водяного не видать. Как вымерло все. Только гадюка под колодою зашипела и тут же смолкла.
Что за напасть такая?
С трудом вспомнила Яга старое заклятье, ворона, хранителя Леса, призывающее. Уж ему-то никак нельзя пропасть. Покуда Лес стоит, ворону суждено при нем быть.
И точно, зашумели крылья, явился черный ворон, сел Яге на плечо. Смотрит старуха — и ворон сдал. Облезлый какой-то, поник весь, и глаза с трудом открываются.
Будто хворый.
— Ну-ка, — спрашивает сурово Яга, — признавайся, что с Лесом случилось да куда вся его живность подевалась?
Нахохлился ворон, заплакал черными слезами.
— Почитай, никого не осталось, матушка Яга. Все сгинули кто куда, а Лес уж давно болеет. Будто заворожили его или порчу какую наслали.
— Да где ж народец-то наш лесной да волшебный? Где русалки, водяной, леший? А Соловей-разбойник?
— Поразъехались в разные стороны, — вздохнул ворон, — все больше за лучшей долей в чужие края. Русалки, к примеру, в чужедальнем озере, за тридевять земель, тамошнего водяного Дракона обхаживают да срамные пляски на воде для гостей его устраивают. А водяной при них же стражником устроился.
Ну а леший с Соловьем-разбойником, они и здесь-то на руку были нечисты, а как надзору поубавилось, так сразу за горы — шасть. Туда, где, сказывают, позолоченный лес стоит, а в нем райские птицы разгуливают, как у нас воробьи. Связались они там с упырями да оборотнями и теперь разбоем промышляют.
— А Змей-то Горыныч, защитник наш испокон века, неужто тоже сгинул?
— Сгинул, матушка, — проскрипел ворон. — Он теперь в Тридесятом царстве за ихнего короля воюет. Большую ему плату за это положили. Как его не понять, вон у него два змееныша растут, их кормить надо. А все ж обидно.
— Ну а с Кощеюшкой-то что? — дрогнул голос у Бабы-яги. — Он-то где схоронился?
Совсем потускнел ворон, еле слышно говорит:
— Его давно в заморские края звали. Шибко его там уважают за мудрость да дух особый… Так что он теперь у них вроде советника. Живет припеваючи, только, говорят, плачет иногда по ночам.
Закрыл глаза ворон, съежился.
— Одни мы с тобой, Баба-яга, остались.
— Постой, постой, — вдруг вспомнила Яга. — А как же богатыри-то? Всегда тут под ногами путались.
— А как вся нечисть да погань из Леса сгинула, так и богатыри перестали сюда захаживать. Что им здесь делать-то? Все нынче в других лесах славы ищут. Вот и пусто стало, как на погосте. Дак ведь и то сказать, пора уж. Заждался я смерти, истомился весь.
Тут зашумели, засвистели черные крылья, обдало старую затхлым ветром. Глянула — нет уж ворона, исчез, будто и не было. Огляделась Яга. Тихо, пусто кругом. Только пауки огромные по веткам снуют, да сыплются, сыплются на землю серые листья…
Никого не осталось в больном лесу. Видно, вышел ему срок. Задумалась Яга, закручинилась. Куда ж ей-то податься немощной? Не бросать же родные коряги да болота, где каждая кочка знакома, как родинка.
Знать, тоже помирать пора пришла. Заплакала старуха с горя, а глаза уж и забыли, как это делается, нейдут слезы-то. Села у зыбкой топи на пенек трухлявый, на клюку оперлась, пригорюнилась.
Долго ли, коротко ли просидела так Яга в печали, да только слышит — вроде как голосок детский к ней обращается:
— Ты что тужишь, бабушка? Никак заблудилась, али горе какое?
Подняла глаза старуха, глянула с удивлением. Стоит рядом курносый мальчонка в бедной такой, но чистой одежке.
Глаза голубые, ясные, и видно, что доверчив, как ягненок. В былые-то времена Яга полакомилась бы таким сладеньким.
А теперь… Будто треснуло что-то в окаменевшем сердце старухи, тепло стало. Просочились из глаз две слезинки малые, потекли по морщинам. Улыбнулась с трудом, впервые, наверное, за последние триста лет.
— Тебя как звать-то? — спросила глухо, уже зная, предчувствуя, что он скажет.
— Иванушкой кличут.
— А живешь где? Родители, чай, есть?
— Да где придется, бабушка, — вздохнул тот. — Сирота я.
— Пойдем ко мне жить, Иванушка. Вдвоем полегче будет.
— А ты не злая? Тут, сказывают, Баба-яга где-то шастает.
— Нет, теперь я добрая, — опять улыбнулась старая.
И вдруг поднялась легко, засобиралась обратно, крепко ухватив ручонку Иванушки.
— Пойдем, пойдем, внучек. Щас я тебя пирожками угощу. С яблочками наливными, да с малинкой.
И ласково посмотрев на мальчонку, неловко погладила заскорузлой рукой вихрастую его белобрысую голову.
Андрей Щербак-Жуков
СКАЗКА О САМОМ НЕЛЕПОМ ОБОРОТНЕ
Посвящается моему другу Андрею Зотову
Он был оборотнем. Самым что ни на есть настоящим! То есть обладал способностью превращался в зверя. Но вот ведь незадача — он был самым нелепым оборотнем в округе. Да что там в округе — пожалуй, он был самым нелепым оборотнем за всю историю волшебства. Судите сами.
Ведь как обычно бывает… Чаще всего встречаются волки-оборотни — это весьма романтично и даже как-то достойно. Реже бывают лисы-оборотни — они не так опасны, и многие относятся к ним с явной симпатией. Довольно редко, но все же встречаются медведи-оборотни, но они избегают встречаться с людьми. А еще говорят, что кто-то однажды видел тигра-оборотня…
Он же был бобром. Да-да — бобр-оборотень. Вы только вслушайтесь в это сочетание — бобр-оборотень. Ну что может быть смешнее! Когда на небе воцарялась полная луна — общепризнанная хозяйка всех оборотней, — он грустно поднимал к ней влажные и выпуклые глаза, тяжело вздыхал, а потом медленно и неохотно брел в ближайший лесок. Он вяло перебирал перепончатыми лапами и волочил за собой по траве плоский и безволосый хвост. В обманных лучах ночного светила его сутулая фигурка казалась ожившим холмиком. Добравшись до леса, он начинал грызть — так же нехотя и лениво, как шел. При этом он время от времени вновь жалостно поглядывал на луну — словно спрашивал ее: «Ну, сколько еще? Может быть, уже хватит?»