Набрал цифровой код на терминале.
У детектива забилось сердце.
В подземелье, конечно, сидят несчастные резчики, подневольные рабы, вынужденные за гроши, а то и вообще за одну лишь кормёжку творить чудеса.
Открылась дверь.
В просторном, хорошо освещённом помещении — ряд столов. Возле них роботы, занятые вырезанием поделок из древесины, камня или кости. Выверенные, точные движения резцов, зажатых в манипуляторах.
С долгим вздохом детектив расслабился.
Уникальная работа. Сыновья-студенты — головастые. Проанализировали сотни лучших образцов, вывели точные алгоритмы. Затем — написали специальные программы. Клиенты покупают то, что им понравилось. Качество их вполне устраивает.
Хозяин не обманывает никого, платит налоги. Благодаря ему, туристический бизнес тут — получает дополнительный импульс.
Толстяк осматривал готовые изделия, сортировал, заботливо укладывал в коробки.
Детектив отключил трансляцию, завёл двигатель.
Сейчас камера, из новых органических материалов, начнёт мягкое самоуничтожение. И — впитается еле заметным пятнышком в ткань рубашки.
А после стирки — исчезнет без следа… «Факты не подтвердились», — написал детектив в служебном отчёте. ТМ
Я всё исправил
Валентин ГУСАЧЕНКО
№ 4 (983) 2015
Аист, что взялся меня подбросить до родительского дома, оказался жутко косоглазым. Выронил у детского дома, курица щипаная.
И сразу всё пошло наперекосяк.
К сорока годам, правда, выкарабкался я из той ямы, в которую забросила меня придурковатая птица.
Дом построил, жену завёл, машину — подержанную — купил. Осталось что-то посадить и кого-то вырастить.
Одного вырастить с Ленкой сможем. О втором и не думали.
Именно о посадке, росте и мерзком дождливом утре я и размышлял, заваривая кофе.
Семейные трусы мирно колыхал сквозняк. Семейными трусами я обзавёлся гораздо раньше самой семьи. Какая ирония.
В стекло балкона постучали. Ребятня снова голубей булыжниками воспитывает? Аиста на вас нет, хулиганы. Постучали снова. Затем ещё. Кто там? Третий этаж.
Отодвинул занавеску. На балконе топтался тот самый косоглазый аист из детских фантазий.
— Чур меня, — крикнул я с перепугу. Бутерброд совершил прыжок головою вниз.
— Петрович, извини меня, — аист просунул тонкую голову в щель приоткрытой балконной двери, — виноват, признаю, виноват. Щипай! Лучше из правого крыла, оно больше.
— Проваливай, — я попытался выпихнуть длинную шею-палку обратно на улицу. Схватился за неё обеими руками.
— Пеитровищ, не дурр-р-р-и, — закашлял аист, — сфушай, шо кажу.
— Ты ещё и говорить надумал, — не унимался я, — завяжу сейчас на узел, скотина.
— Я ф ифвинениями прифетел.
— Поздно ты прилетел, носатый.
Звонок требовательно запиликал. Ленка пришла.
— Пшел вон, — сказал я аисту, вы-толкнув-таки птицу на балкон. — Чтобы исчез, когда вернусь.
На автомате развернулся и побежал к двери.
— Прафти, Петрофич, — аист дотянулся до форточки, — прафти. Я фсё ифпрафил.
Ленка заскочила в квартиру, мокрая и счастливая. Волосы к щёчкам прилипли, глаза светятся. Аиста тоже встретила?
Не дав мне проронить и слова, она бросила зонт в сторону, кинулась на шею.
— Четверо! Четверо! — заверещала она на всю квартиру.
— Что «четверо»? — непонимающе я уставился на неё.
— У нас будет четверня! — не унималась Ленка. — Четверо маленьких карапузов!
И тут я связал воедино слова аиста с нашей четвернёй. Пулей выскочил на балкон. Косоглазый аист только-только взмыл. Я попытался ухватить его за хвост.
Не успел.
— Стой, птица! — прокричал я ему вслед. — Стой, носатый!
— Ифпрафил! — донеслось сверху.
Я развернулся. За спиной стояла Ленка. Она плакала от счастья. ТМ
Время в подарок
Михаил БОЧКАРЁВ
№ 4 (983) 2015
С трудом Степан взобрался на сугроб и зажёг сигнальный огонь, чтобы все пингвины его увидели и испугались. Но случилось обратное: бесчисленная стая животных взметнулась ввысь, и Степан понял, что просчитался. Увидев его, пингвины угрожающе закричали и все как один ринулись в его сторону. Тут он понял, что арктические птицы держали в лапах блестящие топорики, с кроваво-красными древками. Летящие пингвины были похожи на миниатюрные мессершмитты, а лязг топоров, которые они оттачивали в полёте, превратился в металлический рёв и звон, от невыносимости которого Степан тяжело, словно в болезни, проснулся, истекая холодным потом. Звонил телефон, лежащий возле кровати на журнальном столике.