— Да что ж они там, вообще охренели, что ли! — взвился Кузьмич, которого до глубины потряс этот горький рассказ. — Кто ж на свете может быть нужнее писателя? Да если б не твои книжки… — и он начал взахлёб рассказывать о том, как помогала ему выжить Кларисса, и под конец снова вернулся к началу своего жизненного пути: — Ботты представь себе — сидишь на свалке, на куче грязного тряпья, в хибарке из консервных банок, дует во все щели, клопы со вшами заедают, брюхо сводит с голодухи, а берёшь в руки твою книжку — и раз — ты на другой планете, где цветы с тебя ростом благоухают, пташки порхают такие, что быка утащить могут, и так далее… Ну и девчонка эта, Кларисса — аж сердце заходится. Жаль только, картинки кое-где плоховатые попадались. Вот как хочешь, а лучше, чем в самом первом мульте, её нигде не изобразили.
— Пожалуй, так, — согласно кивнул писатель и, помолчав, добавил — Ну, спасибо тебе, Кузьмич за такой рассказ. Порадовал старика. Наверное, более лестных похвал я за всю жизнь и не слышал.
— Ну, да, — усмехнулся Кузьмич. — Ты. небось, думал, что дворник глуп, как пробка.
— Да нет. отчего же, — возразил Калачёв. — Куда только людей жизнь не забросит. Тем более, мы с тобой теперь, как говорится, в одной лодке. В одном корыте… В одном разбитом корыте…
Колёса поезда, до этого равномерно стучавшие, неожиданно начали замедлять ход.
— Кажись, встаём, — пробормотал Кузьмич. — Странно, ещё совсем недавно от Москвы отъехали.
Калачёв выглянул в щель и ответил:
— Это станция Фрязево, здесь кончается эта ветка. Электрички дальше идут обратно, а большие составы переходят на ветку от Курского вокзала. Давай пока что спрячемся.
Они просочились в щель между мешками, заполнявшими вагон, так, что если бы кто-то заглянул в дверь, то не заметил бы беглецов. А Кузьмичу почему-то стало обидно. Он всю жизнь знал, что через их город проходят поезда во многие отдалённые города и даже на Дальний Восток, поэтому думал, что их ветка могучая и бесконечная, что она ведёт почти в такие же немыслимые дали, как в книгах Калачёва, а оказывается, всего лишь замыкается на Курскую. Даже теперь, когда его собственная жизнь была на волоске, он не мог отказаться от патриотических чувств к родному краю, хотя, край-то этот уже больше не будет родным.
Наконец, поезд медленно миновал стрелку, и начал снова набирать скорость. В вагон так никто и не заглянул, поэтому можно было выбраться из-за мешков.
— Слушай, — сказал Кузьмич, — я всю жизнь хотел тебя спросить — откуда у тебя такое странное имя?
— Ну, — помялся писатель, — Моего отца звали Аскольдом. А, как известно, в истории закрепилась неразрывная пара имён — Аскольд и Дир. Правда, те были братьями, но у моего отца братьев не оказалось, так что, решил отыграться на сыне.
— Ясно, — кивнул дворник. — Слушай, а кто такие эти Арнольд… Аскольд и Дир?
И писателю пришлось читать ему лекцию по истории Древней Руси. Эта лекция растянулась на несколько часов, поскольку по своей основной профессии писатель был историком. За этой лекцией время прошло незаметно, и уже после этого беглецы улеглись спать среди тех же мешков.
Утром они перекусили общими припасами — тем, что писатель заготовил заранее, а дворник успел прихватить в ларьке в Валентиновке. Дальше потянулась бесконечная дорога. Иногда состав останавливался на узловых станциях, но обысков не было, и вообще в их вагон никто не заглядывал. Видимо, те ищейки на станции не заметили, что Кузьмич нырнул в вагон, и продолжали искать его в городе. А может, сейчас по стране было слишком много таких беглецов, чтобы охотиться за каждым в отдельности.