«Прости меня, друг мой. Вместе мы непременно пройдём через это испытание, а когда будет совсем невмоготу, один из нас всегда поддержит другого», — сказал космонавт и прикоснулся к цветку, и прикосновение это было лёгким и мягким, как гусиный пух.
«Да! Да!» — кричала роза. «Так и будет! Всегда!»
Но это был всего лишь цветок, и космонавт не мог его услышать или понять. И всё же того, что каждый решил сам для себя, оказалось достаточно и для двоих. С тех пор их жизнь перестала быть пустым ожиданием, в ней появился смысл. Теперь они жили друг для друга.
Они глядели друг на друга и не могли наглядеться, дышали и не могли надышаться. Не всё у них было гладко. Случалось так, что общество другого становилось невыносимым. Тогда они, чтобы ненароком не причинить другому боль, уходили в себя и переживали это в одиночку. Но с годами это случалось всё реже, ибо они привыкали друг к другу. Каждый ценил другого за то, чего не имел сам.
За время своих скитаний они повидали много диковинок и не раз оказывались на краю гибели. Однажды им едва удалось уцелеть под ураганным натиском плазменной волны, сброшенной на них сверхновой. В другой раз они были атакованы неизвестным существом. Размеры его потрясали воображение. И если б не его медлительность и госпожа Удача, вовремя оказавшаяся в этом районе галактики, не миновать бы им его бездонной пасти.
Видели они и такое, о чём потом долго не могли забыть. Однажды перед ними явилась во всей красе неуловимая Хрустальная планета. Легенды о ней ходили ещё во времена юности космонавта, и каковы же были его восхищение и радость, когда, проходя мимо невидимого небесного тела, на их корабль внезапно обрушился водопад красок, исторгнутых недрами Хрустальной планеты. И всё это жило, играло, искрилось! Словно сама Вселенная на миг ожила и улыбнулась им. И хотя в следующий миг сияние поблёкло, а затем и растаяло вовсе, и роза, и космонавт навсегда сохранили воспоминание о чуде, и долго ещё им снились только цветные сны…
Но время шло. Как быстро ни летел корабль, как ни был он близок к скорости света, и как ни медленно тянулось время для его экипажа, смерть оказалась куда как быстрее…
Стазис-поле хорошо тем, что защищает тебя от старости. Постареть в нём в принципе невозможно. Таким образом, и роза, и космонавт и сто лет спустя оставались точно такими же, как в день старта. Но есть в стазис-поле и одна существенная особенность: оно действует только на органическую материю и сто лет скитаний (по бортовому времени) ощутимо отразились на электронике корабля. Неполадки в работе его систем стали происходить всё чаще.
Поначалу космонавт с удовольствием забывался за ремонтом на час-другой, но когда на центральном пульте всё чаще и чаще стал вспыхивать сигнал тревоги то из одного, то из другого отсека, стало понятно, что вскоре может возникнуть ситуация, когда он не сможет устранить очередную неисправность. Со спокойствием, какому мог бы позавидовать любой приговорённый, он ожидал самим временем уготованной участи. Рядом с розой он продолжал оставаться прежним и ничем не выдавал своих чувств, ибо знал: ожидание смерти может быть хуже самой смерти. Когда-нибудь этот чёрный день всё равно должен был настать.
В ожидании развязки космонавт больше времени стал проводить на капитанском мостике. Общество розы, всегда действовавшее на него умиротворяюще, теперь вызывало такую тоску, что хотелось выть, дико и безнадёжно. Единственным местом, где он забывал обо всём, был капитанский мостик. Вид безграничной тьмы, окутывавшей его со всех сторон, завораживал. Первозданный мрак был молчалив и холоден. Он был невыразимо далёк и чужд всему живому, но (и это больше всего поражало космонавта) не внушал никакого страха.
Страха больше не было.
Это было странно и невозможно. Во времена космонавта на Земле не было ни одного человека, кто не боялся бы космоса — ведь он был чужд, абсолютно чужд всему живому. И тем не менее, чувство, которое испытывал космонавт, не было страхом. Он смотрел на незнакомые звёзды и был почти счастлив открывшейся под конец жизни истине. Судите сами, разве можно бояться того, что подарило тебе жизнь и продолжает удивлять и восхищать своим совершенством? Ему довелось первому понять, что есть для человека Вселенная на самом деле. Она не страшная, холодная и безжизненная — она добрая и пушистая как плюшевый мишка.