— Если будем стартовать из такого положения, пожжём обшивку кормы, как пить дать, — заявил Тимур.
— Если что, расстелем гасящее покрытие, — откликнулся Ефим.
Тимур выбрался из-под кормы. Потом оглядел разложенные вокруг ячейки зонда.
— Чей ныне черёд возиться с сетью?
— Кажется, мой, — сказал Ефим.
— Отлично. Тогда я займусь флорой.
Тимур исчез в корабле, вернувшись с камерой и набором для взятия проб. Повесив набор на плечо, он поднял камеру и принялся снимать «пальмы». Ефим взялся за ремонт зонда.
Развёрнутая сеть оказалась повреждённой сразу в нескольких местах выросшими «пальмами» и, в придачу, сильно деформирована произошедшими рельефными изменениями. Повреждённые ячейки легко заменялись новыми, а вот с положением их пришлось повозиться. Полотнище необходимо было разместить так, чтобы в горизонтальной плоскости лежало хотя бы семьдесят процентов её площади, а из-за болот сделать это оказалось не так-то и просто. Перекосы грозили нарушить отсканированную картину того, что лежало внизу, впрочем, и правильно расположенная, сеть всё равно мало что давала: структура субстанции не менялась, в ней ничего не появлялось и не исчезало, а растения появлялись словно ниоткуда и исчезали никуда, буквально растворяясь в ней.
Ремонт Ефим закончил быстро, после чего принялся пересоединять ячейки, стараясь расположить их между многочисленными болотами как можно симметричнее. Он уже заканчивал, когда за спиной неожиданно раздалось:
— Лёгкого дыхания, И-фим.
Ефим обернулся. Стоявший за его спиной староста деревни чем-то напоминал гнома: ростом метр с кепкой, коренастый, с копной седых волос, никогда не видевших гребешка. Лицо у него тоже было гномье — покрытое сетью морщин и доброе. А вот голос резко контрастировал с внешностью: грубый и низкий, он больше подходил какому-нибудь сказочному великану, вроде людоеда, нежели этому маленькому существу.
— Лёгкого дыхания, Пнак, — поздоровался Ефим на диртогский манер. Затем поинтересовался:
— Вышел поглядеть, что изменилось в округе?
— Надо знать, что Пири подарила нам после этого «вдоха», — проговорил Пнак и улыбнулся, породив к жизни множество новых морщин.
— Или, что отняла, — сказал Ефим.
Лицо Пнака отобразило удивление.
— Почему отняла? Одно заменяется другим, и это другое не может быть хуже. Всё, что даёт Пири, — всё хорошо.
— А это? — Ефим кивнул на раскачивающиеся «пальмы». — На что сгодится такое?
— Не знаю, — честно признался староста. — Я такого ещё не видел.
— Ну и ну! — покачал головой Ефим. — Что же это получается, иногда приходится начинать с чистого листа… То есть, узнавать, что это такое и для чего может сгодиться?
— Конечно.
— Что же в этом хорошего? Не лучше ли, когда точно знаешь, что где растёт, и для чего это годно. Постоянство имеет свои преимущества. Разве нет?
Староста снова изобразил удивление и отрицательно покрутил головой:
— Конечно, нет. Разве плохо, когда тебе дарят что-нибудь такое, чего у тебя не было до этого?
— Одно дело подарок, другое — необходимые в быту вещи и материалы, — возразил Ефим. — На мой взгляд, это здорово усложняет жизнь.
— Зато делает её интереснее.
— Кому что, — философски заметил Ефим и пнул отсоединённую от сети повреждённую ячейку. — С этими «вдохами» одни проблемы.
Староста поглядел на свёрнутую в тугой комок вычлененную часть сети.
— Испортилось?
— Да. Скоро чинить будет уже нечем. Запасных ячеек почти не осталось.
— Вырастите другие.
Ефим вздохнул.
— Это не выращивается, Пнак. Я уже объяснял.
Староста растопырил пальцы рук — жест соответствующий человеческому пожатию плечами. Втолковать местным, что есть что-то, что невозможно получить, посадив семя, или из того, что выросло само, оказалось делом безнадёжным. Всё, что диртоги использовали в обиходе, имело исключительно растительное, реже — животное, происхождение. Металл, керамика и прочее было им совершенно незнакомо.
— Надо было прихватить с собой побольше семян, — назидательным тоном проговорил Пнак. — Или хорошую семядолю. Чтоб вырастить их здесь. Вот и всё. Мы, когда уходим надолго и далеко, всегда так делаем.
Ефим лишь качнул в ответ головой; доказывать что-либо было бесполезно.
Выдав это наставление, Пнак снова улыбнулся и начал прощаться: