Очень быстрое развитие науки в начале ХХ века породило вполне естественный всплеск научного оптимизма. Фундаментальные открытия просачивались в обыденное сознание, кружили голову и требовали художественного выражения.
Если во времена Жюля Верна (всего-то поколение до Толстого!) полёт на Луну был пределом научной фантазии, то теперь рамки мира раздвинулись. Фантазировать про Луну стало неинтересно. Очевидное отсутствие атмосферы и в шесть раз меньшая сила тяжести — слишком экзотические условия для деятельности добропорядочных землян.
Марс крупнее, это независимое космическое тело, на нём уже обнаружены непонятные каналы, настойчиво требующие смелых гипотез. Алексей Николаевич не смог учесть все детали пребывания человека на Марсе — в три раза меньшая сила тяжести, льдистоголубой, а не красный цвет Земли из далёкого космоса, да и те же самые созвездия над головой… С другой стороны, многое он угадал верно. Например то, что Земля из космоса кажется не выпуклой, а вогнутой чашей. Но всё это не было его целью, потому что главная тема его романа — это любовь и революция.
Марсиане
Гусев в марсианском корабле
Ловец сенсаций
Итак, на дворе 192… год. На след удивительной сенсации нападает американский журналист Скайльс. Прочитанное им объявление настолько не соответствует всему окружающему, что он поначалу отказывается верить в это. Здравый смысл янки вступает в противоречие со странной российской действительностью, от которой можно ожидать чего угодно и где людей характеризует то, о чём сам Скайльс писал следующим образом:
«…Отсутствие в их глазах определённости, неустойчивость, то насмешливость, то безумная решительность, и, наконец, непонятное выражение превосходства — крайне болезненно действуют на свежего человека».
Объявление на улице с нежилыми домами с выбитыми стёклами и написанное простым чернильным карандашом читает усталая женщина с зеленью, загорелый солдат в простой суконной рубахе и в обмотках. Посреди этого находится он — повидавший виды американский журналист, знающий, что такое невозможно, а если и возможно, то не настолько буднично.
Писатель здесь великолепно демонстрирует особенности западного менталитета и его отличия от менталитета российского. В России возможно всё. Россия алогична, непредсказуема в своих талантах. Когда кругом ещё не налажена жизнь после военной разрухи, может произойти некое ярчайшее событие, не дожидаясь «правильного» оформления и лишённое каких бы то ни было элементов эпатажа. Отличительная черта русского подвига — его незаметность, зачастую анонимность, то отсутствие самолюбования и тщательно продуманного этикета, на которое проницательно обратил внимание ещё знаменитый однофамилец писателя Лев Николаевич. Китайская мудрость, согласно которой «знающий не говорит, говорящий не знает», оказывается полностью применимой к достижениям русского человека. Душевный порыв, интуитивное угадывание правильного пути невозможны посреди громоздкого ритуала саморекламы и обеспокоенности внешними удобствами.
«Вдруг, — это было на мгновение, — будто облачко скользнуло по его сознанию, стало странно, закружилась голова: не во сне ли он все это видит?.. Мальчик, ворона, пустые дома, пустынные улицы, странные взгляды прохожих и приколоченное гвоздиками объявление, — кто-то зовёт лететь из этого города в звёздную пустыню».
Скайльс был опытным журналистом, ловцом сенсаций, и он превозмог бессилие от резкой перемены «точки сборки», как сказал бы Карлос Кастанеда. Он поверил в то, что, по словам случайного солдата на улице, полететь на Марс — это «просто».
Мстислав Сергеевич Лось представляет собой образец русского мастерового: Левши или Данилы-камнереза. Он углублён в своё дело и думает прежде всего о нём, отринув всякие условности.
«Из-за лесов появился среднего роста, крепко сложенный человек. Густые, шапкой, волосы его были снежно-белые. Лицо — молодое, бритое, с красивым, большим ртом, с пристальными, светлыми, казалось, летящими впереди лица немигающими глазами. Он был в холщёвой, грязной, раскрытой на груди, рубахе, в заплатанных штанах, перетянутых верёвкой. В руке он держал запачканный чертёж. Подходя, он попытался застегнуть на груди рубашку, на несуществующую пуговицу».