Общение проходит по тому же парадоксальному для Скайльса сценарию. Лось сожалеет о том, что пришедший не хочет лететь с ним, и совсем не радуется возможности прославиться, хотя и скрывать ничего не намерен.
Предложение американца заключить контракт о публикации путевых заметок Лось встречает необидным смехом. Он согласен, но ещё раз сожалеет о том, что к нему пришёл всего лишь репортёр, а не предполагаемый товарищ по полёту.
Предсказуемая стабильность на основе здравого смысла противостоит мечтательности, не признающей никаких условностей и готовой беззаветно трудиться, воплощая свои мечты в жизнь. Алексей Николаевич, превосходно на практике знающий ментальность столь разных народов, явно осознанно даёт такое противопоставление.
Над Лизиазирой
На палубе марсианского корабля
Проповедь Красной планеты
Учредитель четырёх республик
Мстислав Сергеевич Лось нашёл спутника. Вернее, спутник нашёл его.
Алексей Иванович Гусев — человек, психологически искалеченный Гражданской войной, он не может приспособиться к наступившей мирной жизни и постоянно стремится ввязаться в какие-то авантюрные предприятия. Говоря современным языком, он находится почти в наркотической зависимости от адреналина, выделяемого в момент стресса. Сам он об этом рассказывает незамысловато:
«…Прекратятся военные действия, — не могу сидеть на месте: сосёт. Отравлено во мне всё. Отпрошусь в командировку, или так убегу. — Он опять потёр макушку, усмехнулся, — четыре республики учредил, в Сибири да на Кавказе, и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал три сотни ребят, — отправились Индию воевать.»
Полёт на Марс — то неожиданное приключение, в котором он надеется найти практическое применение своим стремлениям, в мирной жизни лишним и опасным. Гусев вообще человек очень практический.
Его жена Маша — домашнее животное, выполняющее ряд важных функций, но неотделимое от дома. За пределами его она чувствует себя неуверенно и совершенно неспособна понять стремления мужа. Её вполне устраивает то, что она чувствует его неукротимую энергию и сама приобщается к этой энергии уже тем, что находится рядом.
Сам же Гусев далёк от дома и жены. Гусев влюблён в революцию, он романтик революции. Можно сказать, что для Гусева его жена — идеальный вариант. Уровень её притязаний минимален, а польза ощутима — она умеет стирать, гладить и готовить, при этом ничем не стесняя предприимчивого супруга. Главка, описывающая их взаимоотношения, завершается показательной фразой: «Так она и не узнала, куда он уезжает».
Лось — полная ему противоположность. Его не интересует мировая революция, а тем более он не рассматривает с этой точки зрения свой полёт. Он интроверт и погружён в свои переживания. Это мечтательный изобретатель, человек интеллигентный, склонный к глубокой саморефлексии. Ночь перед полётом он проводит в грустных воспоминаниях, и мы узнаём, что фактически полёт на Марс для него — вполне осознанное бегство от душевной драмы, связанной со смертью любимой женщины. «Не смерть страшна, но одиночество», — говорит он.
Как для учёного-практика, вопрос о жизни на Марсе стал для Лося способом вытеснения памяти о смерти жены. Но он вовсе не беспочвенный фантазёр, убегающий куда глаза глядят. Его романтизм последователен, с надеждой на лучшую жизнь. Он высказывает в разговоре с Гусевым замечательную идею, которая сорок лет спустя вдохновит И. А. Ефремова написать большую повесть:
«…Трудно предположить, что радиостанции на Марсе построены чудовищами, существами, не похожими на нас. Марс и Земля, — два крошечные шарика, кружащиеся рядом. Одни законы для нас и для них. Во вселенной носится живоносная пыль, семена жизни, застывшие в анабиозе. Одни и те же семена оседают на Марс и на Землю, на все мириады остывающих звёзд. Повсюду возникает жизнь, и над жизнью всюду царствует человекоподобный: нельзя создать животное, более совершенное, чем человек, — образ и подобие Хозяина Вселенной».
Можно счесть такой взгляд упрощением, тем допуском, который писатель делает для большей лёгкости работы, но существование теории панспермии, которая получает всё больше косвенных подтверждений, показывает, что уже век назад проницательный художественный ум смог натурофилософски представить столь грандиозные явления.