Красноармеец Гусев, да, — сразу привлёк внимание.
«Я грамотный, — сказал он инженеру Лосю, — автомобиль ничего себе знаю. Летал на аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь — вот всё моё и занятие. Имею ранения. Теперь нахожусь в запасе. — Он вдруг ладонью шибко потёр темя, коротко засмеялся. — Ну и дела были за эти семь лет! По совести, говоря, я бы сейчас полком должен командовать, — характер неуживчивый! Прекратятся военные действия, — не могу сидеть на месте: сосёт. Отравлено во мне всё. Отпрошусь в командировку или так убегу. (Он потёр макушку, усмехнулся). Четыре республики учредил, — и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал сотни три ребят, — отправились Индию освобождать. Хотелось нам туда добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, погулять захотелось. ну, с бандитами не ужился. ушёл в Красную Армию. Поляков гнал от Киева, — тут уж был в коннице Будённого: «Даёшь Варшаву!» В последний раз ранен, когда брали Перекоп. Провалялся после этого без малого год по лазаретам. Выписался — куда деваться? Тут эта девушка моя подвернулась — женился. Жена у меня хорошая, жалко её, но дома жить не могу. В деревню ехать, — отец с матерью померли, братья убиты, земля заброшена. В городе делать нечего. Войны сейчас никакой нет, — не предвидится. Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь.»
И меня возьмите, сказал бы я; тоже пригожусь.
Хорошо, в те детские годы я не читал критических статей.
А то прочёл бы и такое (Г. Горбачёв, «Современная русская литература, 1931):
«Гусев — не пролетарий, не коммунист, он деклассированный империалистической и гражданской войнами крестьянин, бывший махновец, потом будённовец, типичнейший партизан, авантюрист, сочетающий революционный подъём с жаждою личного обогащения. Он загребает в свои руки, когда он ещё или уже не в боевом экстазе, в первую голову золото и «камушки». Гусев — националист и первая его мысль по приезде на Марс — присоединить Марс к РСФСР, чтобы утереть нос Англии и Америке. Гусев — типичный анархист: он бросает марсиан в прямой бой, не расспросив о силах врагов и друзей, об общей ситуации на Марсе. При всём его сочувствии всем угнетённым, — он, вернувшись на Землю, изолгался, захвастался, потом основал акционерное общество, правда, под предлогом освобождения Марса от олигархии. Не рабочий, не коммунист — взбунтовавшийся, деклассированный, жадный, мелкий собственник воплощает у Толстого русскую революцию…»
Критик Г. Горбачёв ссылался на один из первых вариантов романа.
«Прошло полгода со дня возвращения Лося на Землю. Улеглось любопытство, охватившее весь мир, когда появилась первая телеграмма о прибытии с Марса двух людей. Лось и Гусев съели положенное число блюд на ста пятидесяти банкетах, ужинах и учёных собраниях. Гусев продал камушки и золотые безделушки, привезённые с Марса. Нарядил жену Машу как куклу дал несколько сот интервью, завёл себе собаку, огромный сундук для одёжи и мотоциклет, стал носить круглые очки, проигрался на скачках, одно время разъезжал с импресарио по Америке и Европе, рассказывал про драки с марсианами, про пауков и кометы, про то, как они с Лосем едва не улетели на Большую Медведицу, — изолгался вконец, заскучал и, вернувшись в Россию, основал «Ограниченное капиталом Акционерное общество для переброски воинской части на планету Марс в целях спасения остатков его трудового населения».
Да, так. Да, наверное. Но как быть с таинственным волшебством, которым владеют только истинные художники? Ведь марсианка Аэлита дана в романе всего лишь наброском — подчёркнута хрупкость, пепельный цвет её волос, голубовато-белая кожа. Воображение? Конечно. У Алексея Толстого даже медузы в море плавают «посредством вздохов». Бескрайнее, можно сказать, воображение. Виктор Шкловский вспоминал, как однажды Алексей Толстой явился на заседание к Горькому (по поводу создания «Истории фабрик и заводов») вместе с Вячеславом Шишковым, «пьяный-распьяный». И всё повторял, глядя на присутствующих, всё повторял «пьяно и весело», что самое главное в «Истории фабрик и заводов» — это пейзаж.