Издали крикнул: «Гусев! Наган верни!»
«Да зачем тебе? Айда лучше с нами».
Нисколько не боялся гражданин Гусев товарища уполномоченного.
Да и что может товарищ уполномоченный лейтенант Рахимов при своём росте в сто пятьдесят один сантиметр, карла ничтожный, прилипчивый, в полушубке с пустой смёрзшейся портупеей? Щёлкни такого по лбу, притихнет, как заблудившийся домовой. Другое дело — упорный, не отстанет. Пока ноги ему не вывихнешь, так и будет следовать за тобой. Опора партии, надо понимать. Гражданин Гусев товарища Рахимова не боялся. Даже позволил тому под лиственницами разжечь костерок. Что ему такой карла? Он, Гусев, когда-то чуть целую планету не присоединил к РСФСР».
«…А уже темнеть начало.
«Мы тебя в коммунизм зовём, дурака, — негромко убеждал лейтенант, раздувая костерок, дуя на мёрзнущие руки, — а ты дёргаешься, всем мешаешь. Истерику наводишь, то, да сё. Зачем девчонку увёл? Она же никуда не дойдет и сам не выживешь».
«Это тебе кажется. А я выживал в таких местах, что ты не поверишь».
«Лучше бы не выжил. — На синюю лейтенант старался не смотреть, она комом серого тряпья валялась у костерочка. — Слушай, Гусев. Слушай внимательно. У меня особые полномочия, и я здесь как раз по твою душу. Полгода тебя ищу. Запутался: жив ты, нет? Но теперь вижу: жив. Это хорошо. У меня приказ вернуть тебя в Ленинград на доследование. Скажешь, где хранится сильная взрывчатка инженера Лося (В «Аэлите: «Как в цилиндры мотора поступает бензин, точно так же взрывные камеры питались ультралиддитом, тончайшим порошком, необычайной силы взрывчатым веществом.»), вот и всё, свободную новую жизнь начнёшь».
«Не хочу».
«Да почему?»
«Я такое уже пробовал».
«Ты это про новую жизнь?»
«И про неё. Никому не верю».
«Это зря», — поворошил огонь лейтенант.
Ложный татарин вздохнул, посмотрел на ещё живой ком тряпья, выругался:
«А, может, правда, рискнуть, а? Девчонку жалко. Она и в тепле синяя, а тут совсем доходит. Может, правда, отдать взрывчатку, спрятаться в деревне, а? С девчонкой этой огород заведём, высадим синюю траву. Без синей травы ей никак нельзя, она совсем у меня дурная, есть в деревне нечего.»
И отшатнулся от костра. Как громом ударило, полетели головёшки.
Отбросил свою девчонку в тень. А издали, из сгущающихся потёмок, с натугой и угрозой выкрикнули: «Эй, внизу! А ну, всем отойти от костра. Иначе стреляем на поражение!»
Лейтенант без напряга узнал голос майора Кутепова.
«Чего хотите?» — крикнул Пугаев-Гусев.
«Выходите по одному с поднятыми руками!» — И с короткой паузой: «Где лейтенант Рахимов!»
«Да здесь он, здесь ваш уполномоченный!» — весело откликнулся Гусев.
«Лейтенанта первым отпустите!»
«А если я сам начну стрелять на поражение? — весело крикнул Гусев. Опасность его, видимо, заводила, кровь сильней бежала по жилам. — Сперва в гражданина уполномоченного, потом в девчонку, а?»
Лейтенант Рахимов молча смотрел на ком серых тряпок у костра в снегу.
Пурга опять притихла, никак не могла взять новый разгон, маялась, от этого в небе подрагивали редкие звёзды — бледные, будто подёрнутые ледком. Или как тот утопленник, который из-под льда звал: выпусти. Кипятком ошпарила кожу внезапная дрожь. Поёжился. Сказал негромко «Ты, Гусев, в переговоры с ними не вступай. Давай сам договорюсь».
Бывший красноармеец на такие слова лейтенанта обидно фыркнул. Не знал по дурости своей, не догадывался, что правильное в одной исторической обстановке не всегда остаётся правильным в другой исторической обстановке. Не верил никому. Так много пережил за последние пятнадцать лет, что совсем перестал людям верить. Но помнил всё. Когда огромное ржавое яйцо величиной с дом загрохотало, поднялось над Марсом, он всё ещё был в запале от драки с марсианами. Вот чёрт, как далеко затащил его инженер Лось! От боли и тряски отключился и сколько времени провёл без сознания, кто знает. Очнулся, небо над ним было жёлтое, стёганое, как сундук. Потом понял: это внутренняя обшивка корабля. И понял: летим! Что-то стучало, стучало мерными ударами. Марс в окошечке казался уже меньше чайного блюдечка, и очнувшийся инженер тоже проявил слабый интерес: «Где мы?»
Ответил: «Да всё там же, Мстислав Сергеевич, — в пространстве».
Всё тело болело, кажется, ранен был, соображал плохо. Двигаться не хотелось, никак не мог вспомнить, как прорывались к своему металлическому кораблю. Марсиане выскакивали откуда-то. Стрельба… Нет, не помнил. Бабы синие бежали, с детьми. Глянул на ящики с запасом воды, пищи, кислорода, на всякое тряпьё, наваленное в беспорядке, снова впал в забытьё. Потом уже увидел, как американцы (после приземления) всех наружу вытаскивали.