Рука в гипсе, сломана челюсть, но Гусев в САСШ в больнице не залежался.
Сперва с инженером Лосем ходил по банкетам; и при них всегда та синяя девчонка с Марса, официально считали её негритянкой. Потом девчонке в дипмиссии документ выдали. А что? Прилетела с советскими поданными, неважно, что кожа у неё, как у дохлой гусыни.
Потом банкеты надоели, выпить больше, чем мог, у Гусева никак не получалось.
Выписал из Ленинграда жену Машу, нарядил её как куклу. Увидев синюю, Маша немедленно бросилась в слёзы: «С кем нажил?» Гусев бесился: «Дура! Ты Мстислава Сергеевича спроси! Он подтвердит: синяя сама влезла в корабль! Никто не звал её! На Марсе стреляли, бегали, она, как мышь, проскользнула в корабль, спряталась в тряпках. Ты посмотри, лет ей сколько! Когда бы успел такую нажить?»
Всё равно синюю девчонку Маша не полюбила, забрал её инженер Лось в свой домик на Охте для лишнего спокойствия, а Гусев на лекциях (если Маша присутствовала) всегда говорил, указывая на Кафу: «Вот такие девчонки в нынешних САСШ». Лживо добавлял: они там все голодают, если кожа не белая.
В партийных кругах за такие слова Гусев срывал аплодисменты.
Маша постепенно простила, а инженер Лось молчал. И правильно делал.
Всё равно Гусева взяли. По делу «мракобесов». Пришили к/р, социальное разложение, добавили причастность к японской разведке. А когда копнули глубже, Гусев признал и длительную секретную работу на марсиан. К тому же, в постельном белье у Гусева нашли при обыске английскую гранату «мильс», вечно у него что-то валялось без дела. Измена родине (58-1а), сношения с иностранцами (58-3), шпионаж (58-6). Чего тут спорить? Все свидетели по делу «мракобесов» указывали на Гусева как на злостного шпиона. Вот откуда у него японский патефон и зарубежные пластинки? А следователь постоянно тыкал в нос бумажками, отобранными у «мракобесов»: «О чём это, а? Какая такая Кафа? Какой такой морской порт?» Гусев признался: он слышал от инженера Лося Мстислава Сергеевича, что был такой большой иностранный порт, только ныне весь ушёл под воду. «Так-так. Готовились, значит, встретить десант с боевых подводных лодок?» Ясный день, и к этому готовились. Сам Гусев, правда, про себя об одном жалел: когда его брали в домике на Охте, собралась компания, шла хорошая карточная игра, а он не успел доиграть раздачу на висте.
Итог: пятнадцать лет.
Уже на Колыме добавили саботаж, невыполнение норм, злостную антисоветскую агитацию. Полковник Гаранин своё дело знал: первую тридцатку в списке всегда отчёркивал ногтём. Вывели с другими такими же на отвал, но повезло: за секунду до выстрелов Гусев повалился на землю. Некоторые скатились к самой реке, тех, кто стонал и ворочался, добивали. Гусев не стонал и не ворочался, пришёл в себя несколько позже. В сумерках дополз до знакомого лекпома, тот жил на отшибе в домике. Как раз за пару часов до расстрельной акции умер у лекпома вольнонаёмный татарин Пугаев, документ всё ещё валялся в столе. «Вот забирай документ и вали отсюда!» Коротко пояснил: «Стремись к тепличникам. Они живут в стороне от трассы».
Так случай опять вывел Гусева на казалось бы потерявшуюся девчонку, которая находилась у з/к, занимавшихся теплицами.
«Пугаев! — крикнули из темноты. — Отпусти лейтенанта!» — Считали, наверное, что взял татарин лейтенанта Рахимова заложником. Даже добавили: «И сам выходи!»
Но Гусев отвечать не стал.
Смотрел, как последние угольки нежно затягивало пеплом.
Почти уже не грел разворошённый костерок, а мороз начинал прижимать. Настоящий — электрический, кусающийся. Майор Кутепов не торопился, знал: без огня беглецы на снегу протянут ну пару часов, не больше. А зажгут огонь — высветятся. Тишина так и каменела, так и наливалась колымским предутренним морозом. Нигде ни шепотка, ни вскрика, Марс низкий, красный, ледяной. Ух, далеко, сплюнул Гусев. Не дотянешься. Ни до Марса, ни до Питера не дотянешься. Земной шар так и летит сквозь электрические поля. Правда, потом как-то вдруг потускнело в небе. Может, замкнуло где-то или само по себе скачалось электричество куда в океан без всяких проводов, кто знает. Чуть светились примятые небесные складки, зеленовато вспыхивали редкие снежинки. И глядя на кровавый блеск Марса, Гусев вспомнил, как когда-то с Машей… с женой. в необыкновенные далёкие времена. как жили они вдвоём в большой комнате огромного, заброшенного дома. Дом брошенный, но жить можно. Дожди и непогода сильно попортили внутренность, но на резном золотом потолке среди облаков всё ещё летела пышная женщина с улыбкой во всё лицо, а вокруг неё, как птенцы, — крылатые младенцы.