«Видишь, Маша, — с любовью говорил Гусев, показывая на потолок, — женщина-то какая весёлая, в теле, и детей шесть душ, вот это — баба!»
Ещё там над золочёной, с львиными лапами, кроватью висел портрет старика в пудреном парике, с поджатым ртом, со звездой на кафтане. Ну прям, генерал Топтыгин!»
«…Снег теперь струился мелко, беззвучно, безостановочно — сухой, порхлый, будто вываливался прямо из воздуха. Не сахар и не мука, скорее, цементная пыль — тяжёлый, без всякой красоты. Гусев так и думал: замёрзнем. Скашивал потемневшие глаза на девчонку: ну, что твой комар. Даже на этапах её не трогали, — чего трогать рыбью кость на засохшей сковороде? А этот карла, косился Гусев на уполномоченного лейтенанта Рахимова, нас в будущее зовёт. Сколько можно? Что в его будущем, что на далёком Марсе: холодно, выстрелы, суета, и шишечки на лиственницах такие чёрные, что даже в потёмках угадываются.
«Замёрзнем», — сказал уверенно.
И вдруг вспомнил, какое весёлое было на Марсе солнце. Как там весело покалывало виски, дышалось легко. Прищурился, прикинул, поглядывая на низкую кровавую звезду в мёрзлом небе: вон как далеко побывал, никто не верит. Прикидывал про себя: вот сдам уполномоченного майору. Они там, в органах, все одинаковые, ни одного не жалко. Укажу, где взрывчатка Лося спрятана, с помощью которой летали на Марс. Восстановлю Общество для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения. Вот сейчас выйду, подняв руки и скажу: «Ладно. Берите». Повезут в Ленинград, снова увижу развод мостов. И в Смольном одобрят: «Вот товарищ Гусев! Разоружился перед партией!» И решат, наконец: «Даём, тебе, доблестный товарищ Гусев, двести шашек, строй новый корабль, присоединяй Марс к советским республикам!» Это вам не кусок Польши оттяпать.
Лейтенант тоже прикидывал.
Полгода как на Колыме, отстал от живой жизни. Не знал сейчас даже того, что шеф его, товарищ нарком Ежов похоронил жену. Но с женой ладно, это так. Она всё равно путалась со многими, даже с контрой, зато смертью своей помогла товарищу наркому Ежову. Арестованный теперь все вины валил на неё. Известно, у чекиста два пути: на выдвижение или в тюрьму. Вот и ходил теперь Николай Иванович по тесной камере в Особой Сухановской тюрьме, мрачно насвистывал, просчитывал, пытался понять, почему это там тянет, почему это ещё не вернулся с Колымы посланный им туда верный лейтенант Стахан Рахимов? Топал по камере каменными сапогами: вернётся! Обязательно вернётся! Как не вернуться? Опасность кругом! Кольцо вокруг советской страны сжимается, товарищ Сталин! Испанские республиканцы оставили Барселону, а фашисты вошли в Чехословакию. Смотрите, товарищ Сталин, на карту! Японцы точат на нас клыки, как крысы на краю унитаза. Словакия и Подкарпатская Русь провозгласили независимость. Все ложатся перед фашистами. В одном только мелком чешском городке Мисртеке молодой чешский капитан Павлик (рост бы его узнать) встретил фашистов огнём. Нельзя ждать, никак нельзя! Мы, большевики, мы не сдаём своих крепостей. Историю делают не з/к, прячущиеся по инвалидным командировкам, а чекисты, элита нации, многажды проверенные, мытые всеми щёлоками. Мы историю делаем, товарищ Сталин! Вот вернётся верный лейтенант органов Стахан Рахимов, определим новый план действий. «Стаканчики гранёные». Немыслимой силы взрывчатку получим в руки. Каналы — это потом, дворцы — это потом! Сперва осмысленно и направленно выжжем внешних врагов, потом пересажаем внутреннюю контру и только тогда в чистой незанавраженной стране вернёмся к строительству чудесных каналов и величественного Дворца Советов, зальём в бетонный фундамент кости самых злобных отщепенцев, чтобы крепче стоял дворец! Лейтенант Рахимов вернётся. Он обязательно вернётся, товарищ Сталин!
«Гусев, гад! — выдохнул лейтенант Рахимов. — Кричи же, а то замёрзнем!»
И подумал про себя: что за чёрт? Неужели мы и правда только и умеем, что делать историю?»
Так заканчивается повесть «Кафа» (подзаголовок «Конец Земли»).
Конечно, не так весело, как хотелось.
Будем перечитывать «Аэлиту».
Александр МАРКОВ
В ПЕТРОГРАД,
на улицу Красных Зорь
— Ух, — вырвалось у меня, когда, перебирая одну из стопок газет и журналов, я наткнулся на брошюрку без обложки, где на первой из сохранившихся страниц, почти посреди текста большим шрифтом было выведено МАРС.