Так и есть: островитяне сознательно отрезали себя от мира. Разумно, хоть и эгоистично.
Закоренелым преступникам вроде нас даже скамеек в кузове не полагалось. Мы стояли, вцепившись в прутья решеток, и на поворотах валились друг на дружку.
Худощавый темноволосый парень, прикованный к моему запястью, тяжко вздохнул и спросил:
— Давно ты в бегах?
— Всю жизнь.
— Ха, смешно. А я — полгода. Шесть коротеньких месяцочков. Ну, теперь — конец.
— Так-таки и конец? Мы же не помирать, а служить идем.
— Какая разница? У меня брата в прошлом году забрали, так он ухитрился переправить нам письмо. Потому-то я и спрятался… Он такое пишет…
Зрачки моего собеседника расширились, он содрогнулся. Туч машина остановилась, и нам велели вылезать.
Картина, открывшаяся моим глазам, пришлась бы по вкусу самому извращенному садисту. Площадь перед высоким зданием забита самыми разнообразными транспортными средствами. Из них сотнями, а может, и тысячами, выбираются юные рекруты с одинаковой обреченностью на лицах. В наручниках только наша маленькая группа — всех остальных привели сюда жёлтые мобилизационные предписания. Некоторые из парней отпускали шуточки насчёт нас, закованных, но наша дружная ругань заставляла их прикусить языки. Ведь мы, что ни говори, пытались — пусть неудачно — избежать насильственного призыва. Впрочем, армейскому начальству определенно было наплевать, каким путем добыта очередная порция пушечного мяса. Как только мы вошли в здание, нас освободили от оков и затолкали в толпу. Нас поглотила безликая военная машина.
Мы встали в конец длинной очереди, к одному из столов, за которыми сидели седовласые толстушки, годившиеся нам в бабушки. Толстушки все как одна носили очки, поверх которых глядели на нас, стуча на пишущих машинках. Наконец подошла моя очередь, и меня одарили улыбкой.
— Документы, молодой человек.
Я протянул «ксиву». Женщина сверила дату и имя с множеством анкет. Я заметил провод, идущий от машинки к центральному компьютеру. К счастью компьютер не нашёл противоречий.
— Возьмите, — улыбнулась старушка, протягивая мне пухлую папку с бланками. — Поднимитесь на четырнадцатый этаж. Успешной вам службы.
Поблагодарив её, я направился к выходу и наткнулся на плотную стенку из неулыбчивых военных полицейских.
— Мне на четырнадцатый этаж, — деловито сообщил я ближайшему из них. Поигрывая дубинкой, он указал глазами на лифт.
Кабина лифта была огромна, но и нас набилось в неё человек сорок. В жуткой тесноте мы поднялись на четырнадцатый этаж. Как только раздвинулись створки кабины, мы увидели здоровяка в военной форме с невероятным количеством шевронов, бляшек и медалей.
— Выходи! — оглушительно загремел он. — Выходи! Чего рты раззявили, остолопы? Направо — стойка, каждый хватает прозрачный пакет и коробку. Потом — в дальний конец комнаты, там — РАЗДЕТЬСЯ! Снять всю одежду. ВСЮ ОДЕЖДУ, ЯСНО? Личные вещи в полиэтиленовый мешок! Одежду — в коробку, на коробке написать домашний адрес. Уволитесь в запас — получите обратно свои шмотки, если доживёте. ШЕВЕЛИТЕСЬ!
Мы зашевелились. Правда, вяло, без энтузиазма. Должно быть, на острове запрещалось раздеваться донага в общественных местах — парни прикрывались ладошками, жались к стенкам. Я оказался один в центре комнаты, и на меня с кривой ухмылкой пялился монстр в шевронах. К стойке, где принимали одежду, я подошёл первым. Скучающий солдат взял у меня коробку, быстро проштамповал её, грохнул об стойку и показал на толстые авторучки, свисавшие с потолка на эластичных шнурах.
— Имя, адрес, индекс, фамилии близких родственников.
Выпустив в меня обойму слов, он отвернулся и взял другую коробку. Я нацарапал на картоне адрес полицейского участка, где меня держали под замком. Как только я выпустил из пальцев авторучку, в поверхности стойки образовалось отверстие, и туда бесшумно провалилась посылка Неплохо придумано. С полиэтиленовым мешком в левой руке и папкой в правой я затесался в кучу дрожащих, бледных призывников; повесив носы, они ждали дальнейших распоряжений сержанта. Голые, они казались все на одно лицо.
— А теперь на восемнадцатый этаж! — громыхнул сержант.
Мы снова набились в лифт, поднялись несколькими этажами выше и оказались в медицинском аду. Врачи и санитары в белых халатах, с марлевыми повязками на лицах; суета, визгливая ругань… У меня закружилась голова.
Врач — наверное, терапевт, судя по стетоскопу на шее — вырвал из моей руки и швырнул санитару папку, а затем схватил меня за горло. Прежде чем я успел ответить ему тем же, он крикнул: