Халдан спал три земных месяца, и каждая минута, отмеренная палубными часами, соответствовала земному дню.
Юноша проснулся оттого, что чья-то рука трясла его за плечо. В тусклом красном свете небольшой лампочки он увидел над собой хмурое лицо с грубыми чертами.
— Поднимайся, труп. Сначала пошевели руками и ногами, как перевернутый жук… Вот так… А сейчас прими таблетку, кислородный допинг.
Юноша обнаружил, что ремни, удерживающие его на койке, отстегнуты. Он находился в маленькой каюте, но в тусклом свете лампочки, кроме лица астронавта, смог разглядеть только крутой металлический трап.
После нескольких движений, как советовал космонавт, Халдан с удивлением обнаружил, что его мышцы сохранили былую силу и упругость.
— Хватит, — сказал космонавт. — Теперь можешь сесть.
— Сколько мы летим?
— Около трех месяцев по нашему времени. Держи!
Принимая от космонавта тюбик с водой и таблетку, Халдан неожиданно вспомнил, что есть только два корабля скорби. Так что его шансы, что Файрватер летел на Ад тем же кораблем, пятьдесят на пятьдесят.
— А вы случайно не помните труп, которого звали Файрватер? — спросил он.
— Да, его знала вся команда Тогда приговоренных еще не усыпляли, и они шатались по всему кораблю. Даже ели за одним столом с командой.
Бог мне свидетель, до сих пор не понимаю, как можно было выслать такого человека! Таких добрых людей я никогда не встречал. Он и мухи бы не обидел. Сядь она к нему на тарелку, он бы сказал: «Пусть себе поест, она тоже голодная». Но, несмотря на доброту, он был сильной личностью.
— А как он выглядел?
— Худой, высокий, с каштановыми волосами. С виду — невзрачный, но когда говорил, все его слушали. Не то чтобы он был болтуном, нет! Мы одинаково любили его и за молчание, и за беседы с нами.
Астронавт на мгновение умолк.
— Странно, спроси ты меня о ком-нибудь другом, я бы мог ответить: «Старик Джо — свой парень. Правда, частенько прикладывается к бутылке и болтает невесть что, зато отдаст тебе последний доллар». И тогда понятно, какой он, старик Джо. Но для Файрватера такие объяснения не подходят.
— А может, все-таки попробуете? — попросил Халдан. — Это для меня крайне важно.
Для него это было действительно важно. Юноша чувствовал себя сейчас, как последователь Христа при встрече с апостолом, и сгорал от желания узнать неизвестные подробности.
— Попробую, но ты все равно сейчас заснешь.
— Он любил смеяться? — спросил юноша, пытаясь пробудить память рассказчика.
— Он часто улыбался, хотя я ни разу не слышал, чтобы он смеялся. Но улыбка не самое главное. Мы любили его за внимание и за то, как он говорил с нами. Прежде чем сказать, он задумывался. Поэтому его слова всегда были мудрыми.
Он и не думал поучать нас, хотя, Бог мне свидетель, имел на это полное право. Зная, историю Земли лучше, чем кто-либо другой, он нисколько не заносился.
Что-то его угнетало. Иногда он смотрел так, что у человека появлялось желание подойти и приласкать его, но никогда не жаловался.
Однако не было у него и ложной скромности, даже доводилось слышать от него соленое словцо, но то, что он говорил, не было обидным. Как-то он сказал мне: «Сэм, знаешь, в твоих высохших яйцах хранится семя лучшего поколения, чем то, которое живет на Земле».
Это звучит не совсем прилично, но, глядя на молодых людей, я понимаю, что он хотел сказать.
Помню, стоял я как-то на вахте в штурманской рубке, а он пришел со мной поговорить. Расспрашивал о приборах, как ими пользоваться, доволен ли я судьбой астронавта. Я ответил, что каждый рад быть героем. На это он, как бы мимоходом, не задумываясь сказал кое-что, навсегда засевшее у меня в памяти: «До сих пор ваш путь был усыпан розами. Боюсь, сегодняшние розы будут последними».
И ты знаешь, он оказался прав! После каждого рейса у нас три дня отдыха на Земле, и мы думаем — это ровно на два дня больше, чем нужно. Да кому приятно, когда все отсаживаются от него за три—четыре столика, в какой бы бар он ни зашел.
Да, ты спрашивал о Файрватере! Так вот, он умел слушать, говоришь с ним, а он смотрит на тебя молодыми и одновременно старыми глазами, и ты, незаметно для себя, выкладываешь ему всю свою жизнь. При нем простой механик чувствовал себя капитаном.
Он был сдержан — ведь так это называется?.. — но понимал, сочувствовал… В общем, любил ближних. Ну как…