- Об отказе и речи нет. Попробую уговорить Андрюшу. Если не согласится, то...
- Другого выхода попросту нет. Кроме как в преисподнюю, - жестко сказал Эрик, подымаясь.
Мы распрощались, но уже в дверях, он прошептал:
- Если что не так, сразу звоните, желательно домой, - постараюсь приехать. Но по телефону о сути дела - ни гу-гу. Все мои разговоры прослушиваются: придворный - ха-ха! - лекарь... Интересно, когда стану Нобелевским лауреатом, меня тоже будут прослушивать эти суки с Лубянки?
От его благодушия и велеречивости меня всего передернуло.
- К тому времени я стану министром и велю вывести вас из-под колпака, - зло сказал я. - Договорились?
В ту ночь снилось: Андрей после моих уколов умер, не приходя в сознание, а я, пытаясь спасти свою шкуру, тайно захоронил его на нашей даче во Внуково, среди зарослей малины, и даже не в гробу, а в целлофановом мешке. Но каждое утро могила оказывалась разрытой, а мертвое тело изгрызано чьими-то страшными зубами. И вот я ежеутренне, тревожно, воровски озираясь - а не увидят ли соседи? - снова и снова забрасываю брата комьями тяжелой земли. Господь всеведающий, спаси и сохрани!..
Во всех подробностях поведав о японской методике Андрею и показав ампулы, я под конец пересказал свой ужасный сон.
- Не боись. Либо пан, либо пропал, - философски сказал брат. - Оно конечно, от летального исхода загибаться неохота, как поется в песенке. Но чем черт не шутит, вдруг околею, а виноват окажешься ты. Стало быть, поступим так. Ты иглу из вены не вынимай - это раз. Шприц руками голыми не бери, только в резиновых перчатках, чтобы отпечатков пальцев не оставить, - это два. Ежели, не дай Боже, окочурюсь, картина ясная: самоубийство. Я и записочку подобающую оставлю.
Я начал было возмущаться, но он меня остановил:
- Не дергайся, младший братан. У тебя впереди долгая жизнь. Ктото же должен прославить наш затухающий род. Кроме тебя, уже некому... Начинаем сегодня же операцию. Запирай меня полторы недели на ключ, попробую обойтись без спиртного. Буду сражаться с абстинентным синдромом. Эх, кончилась малина в Институте курортологии. Вот где жрут водяру - и бабенки, и мужички - прямо жуть!
После третьей ампулы брат заснул с блаженной улыбкой. На всякий случай я смерил ему давление: девяносто на шестьдесят... Четвертая ампула... шестая... Спаси и сохрани...
На четвертые сутки он начал приходить в себя. И тогда я понял, зачем привязывал его простынями к кровати. Тело билось в конвульсиях, спина выгибалась колесом. Лицо стало изжелта-темным, на нем вдруг резко обозначилась черная щетина. Он скреб, обламывая ногти, стену комнаты, где я, неоперившийся блюститель законности, творил беззаконное, преступное врачевание. Внезапно по его коже поползли мурашки, он заклацал зубами от озноба - пришлось навалить на простыню мою шубу и два ватных одеяла. "Подыхаю, братан!" - утробно вопил Андрей, а я костерил себя на все лады, за то что ввязался в эту знахарскую жуть.
Невероятно, но колотун бил его еще ночь и день, после чего он опять впал в забытье. Сердечко еле трепыхалось, а я размышлял, развязывать ему путы или нет.
Проснувшись на рассвете, Андрей попросил теплого куриного бульона. К обеду он уже передвигался по комнате, осторожно переставляя ноги, как старикашка. Еще через день я, по совету (и по протекции) Гернета, отвез его в военный санаторий, под Рузу.
- За пару недель мои знакомые там ему печеночку отладят, - сказал, напутствуя меня, Эрик Яковлевич.
Мы стояли на бульваре возле памятника Гоголю. Спаситель моего брата мечтательно щурился на проходящих женщин и говорил:
- А эти две недельки мы с Жанночкой отдохнем на Алтае, в Усть-Коксе. Рай земной, рериховские красоты. Вернусь, тогда и решим все окончательно насчет Андрея... Не волнуйтесь, дельце сделано. Пять лет полнейшей трезвости обеспечено.
- Укромное гнездышко - Горный Алтай, - как бы в раздумчивости заметил я. - Глухомань. Лучшего местечка не придумаешь.
- В каком смысле - лучшего? - спросил Эрик и отвел глаза.
- В смысле воздаяния изменнице. Вскрыть черепушку. Удалить центр похоти. Сделать послушной овечкой... Извините, доктор, за глупую шутку.
- Чего с вас, лягавых, возьмешь... А если серьезно, Жанне надо отдохнуть. К тому же она, как говаривал Петр Великий, изрядно забрюхатела. Вас не шокирует моя откровенность?
- Поздравляю, дорогой доктор! - затараторил я. - Рождение нового существа приносит несказанную радость.
- Черта с два! - заревел Гернет, и проходящая мимо нас старушенция выронила газету с испугу. - Тысяча чертей! Я бесплоден, это установлено еще двадцать лет назад! На все сто процентов! Именно потому от меня ушла и первая жена, и вторая. Но Жанна о бесплодии не знает. Не мог же я ей все вывалить в одночасье. Вдруг тоже уйдет...
- В такой ситуации, наверное, логичнее всего было бы... - замямлил было я.
- В какой такой ситуации? Когда разродится узкоглазым выродком Каскыровых? Нет, только аборт. Я попытаюсь ее убедить.
Жанна позвонила утром. Мы встретились возле Новодевичьего монастыря, в скверике. Ветер раздувал ее бледно-зеленое платьице, теребил выгоревшие волосы.
- Прости меня, ковбой, - сказала она, пощипывая себя за ушко. - Я виновата в размолвке. На съемках ни минуточки не выкроишь - не то что полюбоваться на луну, даже перемигнуться некогда. Слишком уж гостеприимны эти братья Каскыровы, ты сам убедился.
- Много в чем я там убедился, - угрюмо ответствовал я.
- Не злись. Хочешь, сегодня день будет наш. Я по тебе соскучилась. Так что лови миг удачи. Завтра будет поздно: улетаю с мужем на Алтай.
- Ну и улетай на здоровье. При чем здесь я?
- Мне понравилось с тобой купаться при луне, Геркулес. Помнишь, как мы блаженствовали? Кстати, я раздобыла в Азии несколько сигарет с душистой травкой. Покуришь - и можно любострастничать хоть двадцать раз подряд. Сейчас покажу. - Она раскрыла сумочку.
- Ты просто чокнутая!почти заорал я.Давай, свожу тебя на экскурсию в любой дурдом. Там увидишь и курильщиков душистых травок, и тех, кто "мулькой" колется, и первитином наслаждается, сидя на игле. Только до поры до времени. Ибо все кончают одинаково - полным истощением духа и тела, если не смертью. Пожалей себя, красотка!
- Да пошутила я, сбавь обороты, - сказала Жанна. - Хочешь знать, почему к тебе тянусь? Представь себе, с того чудного вечера я попалась. Уразумел, надеюсь, в каком смысле? Подзалетела глупенькая девочка... Кажется, ты удивлен, Геркулес?
К такой степени откровенности я оказался не готов и отвечал как распоследний трус:
- А твой муж?
- Мы женаты свыше двух лет, но только после наших объятий... понимаешь... - Она потупила взгляд.
Проклятье! Это очаровательнейшее порочное создание играло нами, глупыми самцами, как река - упавшими в нее листьями. Дьявол меня угораздил, рискуя жизнью, стать соглядатаем в пещере, оказаться среди бритоголовых, истекающих похотью ублюдков. Но зато теперь я узнал слишком многое, чтобы вновь оказаться игрушкой в шаловливых ручках неразборчивой красотки. И я сказал, дерзко глядя в ее бесстыжие глаза:
- Жанна, я готов любого твоего ребеночка признать своим. И даже платить исправно алименты. Любого, будь он хоть негром, хоть эскимосом, хоть орангутангом. Только оставь меня сегодня в покое!
- Ты спятил, - спокойно ответила красавица, повернулась, остановила первую же попавшуюся машину и укатила.
Прошло около месяца. Ни Жанна, ни ее муж не звонили. И я тоже решил не навязываться. Брат покинул санаторный рай исцеленным.
Я уговорил его остаться в Москве, поселиться на первых порах вместе, в моей утлой квартиренке. Больших хлопот стоило мне выбить для него прописку в родительском доме на Таганке, где обитали теперь наши сестры - одна замужняя, с двумя детьми, другая разведенка, с сынишкой. Я помог Андрюше устроиться тренером на стадион "Юных пионеров", где он, судя по всему, блаженствовал, как в юности, готовя будущих чемпионов.
Однажды в Староконюшенном переулке я лицом к лицу столкнулся с Гернетами. И признаться, подрастерялся. Но выручила Жанна:
- Эрик, позволь тебе представить Ники, нашего бывшего помощника оператора. Помнишь, мы виделись в "Домодедово" перед вылетом в Ташанбе, - быстро говорила она, придерживая от ветра рукою широкополую соломенную шляпу. - Славный парень, можешь не сомневаться. Десятиборец. Геркулес. Обожает иногда объезжать глупеньких лошадок.