Осип зажег свет в комнате и устыдился беспорядка, в котором он оставил свое хозяйство. Постель стояла незаправленной, простынь скомковалась, подушка висела на краю кровати на честном слове. Одежда выпирала из шкапа, словно пыталась оттуда сбежать. Лампа на столе была покрыта толстым слоем пыли, да и стол являл собою печальное зрелище: корки, объедки, крошки, на блюдце со сколотым краем умирает сыр. Рядом под газетой недоеденный завтрак аристократа - краюха хлеба. И самое поганое, в центре стола с царственным видом восседала мышь. При виде Осипа она замерла в тревоге и юркнула под стопку книг.
- Я не готов был к гостям, - промямлил Осип, надеясь, что Любаня не заметила мыши. - У меня обычно прибрано. А тут... я сегодня торопился. То есть, я хочу сказать, собирался в спешке. Много дел, служба, не до чего.
Любаня посмотрела на него внимательно, как будто силилась понять, что он имеет в виду.
- Нет-нет, - поспешил добавить Осип. - Это я не к тому, что ты должна уйти. Проходи, грейся.
Она неспешно подошла к печке и стала переминаться возле нее с ноги на ногу. Осип бросился за дровами. Через пару минут топка пылала, приятный треск наполнил комнату, сделав ее живой. Любаня села на стульчик и вытянула руки навстречу жару.
«Что я должен делать? Подать чаю? - думал Осип, стоя рядом с Любаней, как часовой у императорских ворот. - Понимает ли она, о чем я говорю?»
Он взглянул на нее, и что-то необыкновенно искристое, свежее словно бы окатило его изнутри. Он почувствовал себя кусочком льда, упавшим в бокал шампанского. Пузырьки так и кружили его, подбрасывали, обегали со всех сторон. Он забыл, как дышать. Он забыл все, даже собственное имя. Осталось только одно слово.
- Любаня, - тихо сказал он.
Она поднялась и молча взяла его за руку. Он все понял. Краска бросилась ему в лицо. «Что же это такое? Что же?»
Осип проснулся через несколько часов, в кромешной темноте. В комнате было душно, как в гробу, в оконное стекло бился ветер, равнодушно тикали ходики. Под ватным одеялом у стены спала, поджав ноги, Любаня. Только одно плечико оголилось и теперь неистово белело, пугая своей теплотой и беззащитностью.
«Что я наделал? - подумал Осип в отчаянии. - Как же теперь быть? Я должен на ней жениться? Но я не хотел, я ее совсем не знаю. Почему она вдруг? А если кто-то пронюхает? Вот колдуны хотя бы... Боже, какой позор! А Трифонов меня убьет. Он на нее так смотрел! И тут я. Выбрала меня. Почему, почему?»
Осип повернулся к Любане и натянул на нее одеяло, а сам встал, побрел в закуток, где стоял кувшин с водой, и ополоснул лицо. Он посмотрел в зеркало и не увидел там ничего нового, только, пожалуй, темные круги под глазами появились. А так - все тот же нос, все тот же рот.
Осип никогда не пользовался особой благосклонностью барышень, от смущения был дерзок и холоден. И бешено завидовал тем счастливчикам, которые, не теряясь, шутили и зубоскалили в присутствии дам. Он хотел постичь эту хитрую науку и даже приобрел книгу «Галантный кавалер: 33 урока и наставления с предисловием и списком модных стихов», но прочел ее и еще больше запутался. Комплименты, которые он из себя выдавливал, звучали грубо и неуместно, а шутки вовсе не удавались. Один раз на приеме по случаю юбилея одного генерала, на который по старой памяти пригласили его матушку, Осипу удалось целых десять минут проговорить с весьма приятной молодой особой, которую, казалось, не смущали ни его неуклюжесть, ни срывающийся голос. А потом, когда начались танцы, и Осип хотел ее пригласить, к ней подлетел гусар, лицом напоминавший червонного валета, и увел - увел на весь вечер. О, как кипело тогда у него внутри! Он с жадностью следил за ними. Гусар завлек ее в сад! Осип побежал следом и скрылся за кустом. Они болтали о ерунде, о каких-то цветах, о мазурках, а потом гусар принялся ее целовать. Осип хотел выскочить и ударить его, вызвать на дуэль или просто покалечить, но вместо этого вернулся в дом и остаток вечера провел в угрюмом молчании подле матери, которая никак не могла взять в толк, отчего он не танцует и смотрит этаким медведем.
А теперь, когда Любаня сама так смело шагнула к нему, он не знал, что и думать. Ведь он не хорош собой, хотя и не записной урод. Он не богат, не знатен, никакого видного положения в обществе не имеет. Конечно, с точки зрения девчушки с паперти и мелкий чиновник - завидная партия, но каморка, в которой он живет, эта разящая мышиным смрадом бедность должны были ее отпугнуть. Но не отпугнули. Она шла за ним от самого трактира. Значит, уже тогда, на собрании, решилась на этот шаг. А ведь он кричал и строил из себя невесть что. Гроза колдунов, властитель бумажек и протоколов!