Как-то летом тридцать шестого они объявились в моем доме и сказали, что их халупа погорела, и теперь им некуда прибиться. Я не был преисполнен желанием пристраивать их у себя, но жена настояла. Они стали жить у нас и доставляли много хлопот. Гувернантка вполне справлялась с воспитанием детей, и мои сын с дочерью совершенно не нуждались в нравоучениях стариков, бывших не способными дать счастливое детство даже своему собственному сыну. Мне было неприятно видеть их ежедневным напоминанием того, откуда я пришел. Да, я стыдился их... Когда к нам приходили гости, я старался спровадить отца с матерью, чтобы не позориться перед знакомыми.
Они мне были совершенно чужими людьми, и, если бы не жена, считавшая святой обязанностью каждого печься о своих родных, я бы нашел способ от них избавиться.
Вскоре волнения, царившие в мире, настигли и мою семью. Я стал заботиться о сохранности своих капиталов, что у меня получалось вполне успешно. Когда можно было оставить лишь по две тысячи злотых, я усмехнулся, сказав, что и того не имею. Все было готово, чтобы улизнуть из Польши. Мне. С женой и детьми. Но компаньон предал наш план. Он скрылся в Штатах без возможности быть найденным. По крайне мере, на тот момент. Мы были вынужденно помещены в гетто. Но сдаваться я не собирался. А задался целью спасти свою семью, отыскать предателя и вернуть все, что по праву было моим.
Я с ужасом смотрел на мучения моих родных, терпевших лишения, не виданные ими ранее. Голод, тяжких труд и нечеловеческие условия.
Попытки Беулы поделиться со стариками куском хлеба вызывали у меня ярость и гнев. Ведь его ни ей самой, ни детям и так не хватало. Сам я ел ровно столько, чтобы оставаться в сознании и не терять рассудок. Он мне был нужен, чтобы продумать все детали нашего спасения. Остальное я отдавал сыну с дочерью.
Когда картина с побегам прояснилась, я раскрыл жене свой план. Но вместо радости увидел ее искреннее удивление. Она была поражена известием о том, что спасение грозит только нам с ней и детям. Что мои родители останутся там. Она отказалась покидать Варшаву без них.
Я уверил ее, что сделаю все возможное, чтобы мы смогли спастись вшестером.
План удался только к концу сорок второго, когда большая часть «местного населения» канула в лету. Мой давний знакомый Амит сотворил невозможное за крупную мзду, обещанную ему после восстановления моих капиталов возвратом украденного.
Ночная Варшава, оккупированная фашистами, внушала неподдельный ужас. Амит, имевший связи и с той и с другой стороны, смог вывести нас из гетто, подкупив пару фрицев, занесших нас в список мертвых.
Никогда не забуду взгляд Беулы, понявшей, что родителей нет рядом. Я опередил ее вопрос, сказав, что места хватит только на нас четверых, и, если она готова подвергнуть жизнь детей опасности ради стариков, то может возвращаться обратно ожидать смерти.
Ведь им и так оставалось совсем немного. Днем раньше, днем позже - какая разница?
Она сдалась, но, знаю, винила себя за эту слабость всю оставшуюся жизнь...
Отбив все украденное с лихвой, я расплатился с Амитом, вернулся к прежней роскоши и купил неплохой дом в Штатах.
А Беула все еще лелеяла надежды на спасение моих отца с матерью. Она любила их, как родных, за неимением собственных. Я отказал ей в помощи по этому вопросу. Тогда она за моей спиной стала пытаться вывести стариков из Польши. Но сему не суждено было сбыться...
В мае сорок третьего гетто прекратило свое существование после подавления восстания, в котором погибла практически половина остававшихся. Те же, кто выжил, был сослан в Треблинку. Беула стала поднимать свои связи, чтобы прознать о жертвах. В списке мертвых родителей не значилось. Я удивлялся их живучести, будто они раз за разом давали мне возможность все исправить...
Глупо было надеяться, что стариков сослали в первую, ведь они уже были ни на что не годны. Но жена все же не сдавалась.
Попыткам Беулы положила конец короткая справка от помощника, присланная в октябре сорок третьего. В ней значились выжившие после восстания второго августа. Среди них имен отца с матерью не было...
Лицо старика выглядело удрученным. Судя по динамике изменений в повествовании Моша, его судья был с ним достаточно лоялен...
- Давайте поблагодарим Моша за то, что он поделился с нами своей историей.
- Спасибо, Мош.
Старец явно устал, как, впрочем, и все остальные, выворачиваться наизнанку перед собравшимися. Но, как бы каждый ни хотел приукрасить свой рассказ, исказить или сокрыть факты, ему это не удавалось. Будто под действием сыворотки правды мы открывали рот и выкладывали все начистоту, не обращая внимания на то, кто нас окружает, откуда они пришли и во что верили ранее.