уходил, чтоб в одиночестве бродить по улицам ночным,
скрипучим. Холодной и сырой весной прогулки вдоль апреля
при обуви худой, конечно же, закончились унылым
воспаленьем легких, больницей, где в белом вся Ивану делала
инъекции четыре раза в день губастая и скромная сестренка
Соня. Соня Гик, на ней-то всем и вся назло, уже
распределившись в газету южносибирскую "с
предоставлением жилья", вдруг взял да и женился в мае Ваня.
Да. Взял-таки дочь племени их подлого, вырвал свое.
И был наказан, его неразговорчивая, темноокая
детдомовка через семь месяцев всего-то, уже в родзале
южносибирской городской, дав сыну жизнь, сама, не приходя
в сознанье, отошла.
Ах, гнусный род, а он еще ребенка назвал, как этого
покойнице хотелось, не знал, не знал, как дьявольски и
хитроумно умудрилась она пометить его мальчишку.
Врожденный порок сердца, Ивану объяснили доктора,
когда мальца повел он выяснить, что же мешает пятилетке
носиться вместе со всеми по двору.
Вот так, казалось бы, какие могут быть вопросы,
забудь их нацию бесовскую, не подходи, но нет, подросток
непослушный не желал, и все тут, учиться на ошибках отца
родного.
Увы.
Но справедливости ради заметим, в доме Кузнецовых,
уютной, теплой крепости семейства праведного к этому
непутевому, не в пример другим домам приличным города
промышленного на скальных берегах реки Томи
воздвигнутого врагами народа трудового троцкистами,
бухаринскими прихвостнями Норкиным и Дробнисом,
относились хорошо. То есть Толина мама, Ида Соломоновна,
даже и не подозревая об общности скрываемой, умалчиваемой
кровей, а только лишь, похоже, подспудно вину чужую
ощущая, за недоучек, эскулапов, за безалаберных коллег крест
принимая добровольно, и кров, и стол всегда была готова
предоставить парнишке долговязому.
Вообразите, и даже после ужасных новогодних
танцев, когда носитель, проповедник идей передовых,
моральному кодексу простого верхолаза и каменщика стройки
коммунизма верный, сурово и решительно отрезал:
- И чтобы впредь в мой дом глист этот ни ногой!
Ида Соломоновна ему ответила с укором тихим и
печальным в голосе (христианский, право, демонстрируя при
этом фатализм ):
- Но, Ефим, мы же не можем вот так вот взять и
выгнать из дома сироту.
Который... который...да, с прискорбной, безусловно,
неосмотрительностью, на ровном месте, без сомнения,
конечно, но, Боже мой, всего лишь оступился.
Оступился. Такое вот, господа, ужасное заблуждение.
Но простить доброй женщине его можно и нужно,
ведь на двоих паршивцев, Кузнецова и Зухны, был дан
Создателем всего лишь один язык, и он, к несчастью
находился у Толяна. Так что могло, вполне могло и у существа
куда более хитрого и проницательного сложиться впечатление
превратное - ошиблись в самом деле мальчики, желая в центре
быть внимания, всеобщим восхищением, любовью
наслаждаться, неправильный, напрасный, просто детский,
глупый поступок совершили. Короче, доктор, врач,
специалист, неверный ставила диагноз, на кухне собственной
за разом раз прискорбный факт один и тот же отмечая,
губастный юноша нескладный все чаще и чаще котлеткам с
рисом чаек пустой предпочитает. Увы, сие не признак
огорчительный гастрита раннего на почве слабости сердечной,
это симптом пугающий безумья, маниакального, навязчивого
стремления быть злым, голодным, одиноким. Но вовсе не для
того, чтобы пленять горящим взором окружающих, сурово и
неумолимо мозги им всем вправлять носатый жажадал Зух
гитарой электрической.
Лови! Отваливай! Следующий!
Им всем, которым правда и смысл существованья
недоступны хотя бы потому, что никогда игла стальная не
прошивала их насквозь, лишая воздуха, движенья, жизни...
Итак, они должны были расстаться, рано или поздно,
эта нелепая, но столь типичная для времени всеобщего
крещенья звуком, вокалом сумасшедшим обрезанья, пара.
Конечно, безусловно, определенно, Толе с Леней было не по
пути, но, как ни странно, еще почти три года, насыщенных
разнообразными событиями, потребовалось Ленчику Зухны,
дабы в душе его дозрела наконец до состояния немедленного
разрешенья требующего потребность явиться вечерком и
обблевать с цветочками богемские обои, а если хватит
ветчины, то и дорожку полосатую ковровую в прихожей
чистенькой, ухоженной, Толяна Кузнецова, товарища по
школьному ансамблю вокально-инструментальному.
Да, кстати, как водится, самое значительное из всех
событий, происшествий, мельчайших радостей минутных и
крупных, омрачающих не день, не два, а целые недели
неприятностей, сложившихся подобно кубикам в трехлетья
конструкцию, на свое место встало столь буднично и скромно,
что вездесущий глаз соглядатая молчаливого момент сей
эпохальный не зафиксировал вообще, не приукрасил, не
раздул, противным шепотком гулять по кругу не пустил
рассказец гнусный, а посему интуитивная догадка Ленчика
Зухны, на веки вечные так и осталась всего лишь мерзким и
беспочвенным предположением.
А между тем, он не ошибся, сынок художника, внук
прачки и машиниста, истопник котельной центральной бани с
номерами. Действительно, однажды мартовской порой, в
библиотеку институтскую спеша, надеясь учебник нужный до
закрытия с железной полки получить, студент первого курса
инженерно-экономического факультета Южносибирского
горного института Анатолий Ефимович Кузнецов, лишился
мотивации внезапно, остановился средь коридора
полутемного, паркета старого щербатого, как оказалось,
метров тридцать до входа в пахнущее червями книжными,
должно быть, хранилище по воле случая слепого пощадил. Но
нет, не музыкой (полного зеркального совпадения, увы, он не
добился) всего лишь привлеченный, огромным объявленьем
огорошенный, куском дурного ватмана А3-формата, который
был небрежно присобачен, определенно, полчаса каких
нибудь тому назад к двери с табличкой незатейливой и
скромной "Комитет ВЛКСМ".
"Весна-78" - привычно, броско, лихо на белой
пористой поверхности гуашью алой некто соединил слова и
цифры, в углу птенца с огромной неуклюжей нотой в клюве
прилепил, а снизу, уняв вдруг неизвестно почему задора
молодого прыть, пером железным, строгим, редисным,
толково пояснил: "Ежегодный отчетный смотр-конкурс
самодеятельных коллективов и ансамблей". Назначалось
мероприятие на апрель.
Ну, да, конечно, как же, об этом слышал Толя, то есть
ему говорили осенью, ключи от очередной коморки с
инструментом вручая, на сей раз в деканате:
- 29 октября в день молодежи у нас обычно
факультетский вечер, на Новый год вы тоже обязательно
должны играть, само-собой восьмое марта, ну, а там, там
главное. Не вырвете первое место на студенческой "Весне",
попросим освободить помещение. Имейте в виду.
"Ага", - едва успел подумать Кузнецов, как дверь с
табличкой лаконичной отворилась, и на пороге объявился, ба,
в плаще распахнутом, отменном заграничном светлом,
линейка галстука бордового от кадыка до пряжки (значок
сверкнул, мигнул, конечно же, да не простой, украшенный
плюс к капельке казенной головы словами золотыми
"Ленинская" и еще "поверка") сам, собственной персоной
вожак всей институтской молодежи, плечистый тезка нашего
героя, освобожденный секретарь, Анатолий Васильевич
Тимощенко.
Впрочем, в сем появлении внезапном нет ничего
особенно уж примечательного. Ну, работал человек, доклад
готовил к собранью общеинститутскому весеннему, сверял
план-факт, проценты вычислял прироста и привеса, оттачивал
абзацы в разделе "самокритика", трудился, трудился, да устал,
отбросил ручку, потянулся, взгляд кинул за окно, встал, плащ
накинул, в карман засунул пачку "Ту", кейс прихватил, свет