А второй раз – в Эстонии, когда мы с ним снимали, как делают марципаны в старой кондитерской в центре Таллина. Производство марципанов, замечу, это вам не цирк на Вернадского. Показывать особо нечего – месишь тесто, раскладываешь по формочкам, и в печь. А вам ведь «экшн» подавай! Чтоб там на резинке в пропасть прыгнуть или с крокодилом в обнимку станцевать. В таких случаях я, открываю секрет, перетягивал одеяло на себя, рассказывал что-нибудь о стране, что не помещалось в программу. Вот сижу я, значит, заполняю марципаном формочки, а сам судорожно соображаю – что бы мне рассказать, чтобы получился сюжет? И меня осеняет! «Эстонцы, – говорю я, а сам формочки заполняю, – очень любят считать. Страна у них маленькая, и всё в ней посчитано. Они точно знают, сколько у них километров проводов, сколько машин на дорогах. Они знают даже, сколько у них муравьев…» И тут вижу – на формочке-то у меня в руках зайчик! «А вот сколько зайчиков в Эстонии, они посчитать никак не смогли». Следующую фразу я и сам едва сумел закончить: «Потому что зайчики быстрые, а эстонцы… нет». (см. фото)
Фото 27. Вообще-то ничего смешного со мной обычно не происходило
Музыка нааас связааала…
Дело было (не стану называть год – как выяснилось из очередного дурацкого гороскопа, все стрельцы ненавидят стареть) во второй половине ХХ века, когда за успехи в освоении наук и комсомольской работе я был направлен Родиной на Кубу оттачивать навыки владения испанским. Прилетели мы туда в начале октября, и город-герой Гавана встретил нас неласково. Учебный год в университете уже месяц, как начался, объяснили нам, так что приходите 1 января. «А что же нам делать?» – удивились мы. «Что хотите, то и делайте». Так мы и поступили: кто пиво стал пить, кто на пляже лежать. А я – работать. Переводчиком.
Тогда и приключились дни культуры СССР, на которые понаехали мастера сцены. Отвечала за них прехорошенькая Кармен (у нас обычно коверкают это имя, делая ударение на последний слог, а правильно – на первый). Она была из тех красоток, которые встречаются только на Карибах – невысокого роста, точеная фигурка, персиковый оттенок кожи… Если вам когда-нибудь было двадцать лет, вы поймете – в направлении Кармен у меня сразу же возникла тайная мужская мысль. Но эта же мысль, видно, зародилась у одного из приезжих. И такие он делал недвусмысленные круги вокруг прелестницы, что про себя я прозвал его «Вертлявым». Он был чуть старше меня, и, по моим представлениям, это склоняло чашу амуровых весов в его пользу. Словом, когда меня спросили, с кем я хочу ехать на гастроли, я решительно ответил: «Только не с Вертлявым!»
Мне достался малоразговорчивый скрипач, который поразил меня двумя обстоятельствами. Во-первых, он был невероятно волосат. Его бритая шея выглядывала из рыжего волосяного покрова, как из свитера, связанного из шерсти высокогорного мерино. Во-вторых, он был ранней пташкой: просыпался на рассвете, ставил на скрипку какую-то заглушку и начинал репетировать, издавая звуки, напоминающие скрип половиц в доме, где живут привидения. Поскольку мы делили с ним один номер, под эти бесчеловечные звуки был вынужден просыпаться и я. Будь я более просвещен в музыкальных сферах, меня сразу насторожило бы наличие словоохотливой дамы в летах, которая состояла при нём концертмейстером. Всю жизнь, как оказалось, она проработала с Давидом Ойстрахом, и её рассказы об этом начинались одинаково: «Когда мы с Додиком приехали в Японию…»
Молчаливого скрипача звали Олег Каган, сегодня энциклопедии не называют его иначе, как «великим музыкантом».
А тот Вертлявый… Его имя мне тоже не говорило ни о чём. Подумаешь, какой-то… Владимир Спиваков. (см. фото 28)
Фото 28. За успехи в освоении наук и комсомольской работе я был направлен Родиной на Кубу
Не плачь по мне, Аргентина!
В Рио-де-Жанейро, к месту работы собкорром «Известий» по Южной Америке, я добирался через Буэнос-Айрес, где в поте лица трудился корреспондент той же газеты. Правда, к журналистике он имел отношение косвенное, интересовался совсем другими вопросами, поскольку был из «ближних» – кому надо, поймет. Назову его поэтому «Вася». Вася был хорошим мужиком, и по этой причине перед отъездом я позвонил ему из Москвы – что, мол, тебе привести с Родины?